Мераб Мамардашвили - Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

Таким образом, под историей внешней, видимой кумуляции знания, расширением и усложнением или, наоборот, упрощением и обобщением пространства 3-х прилеганий (где мы будем иметь дело со всеми парадоксами и неувязками кумулятивистского, линейно прогрессистского взгляда) лежит внутренняя, невидимая история указанных связностей, история их существования и смены, их временности (Ср. § 8). Это и есть материал и предмет номер один историко-научной реконструкции.

Ясно, что сами характеристики истины (ее вечность и вневременность, тождественность, всеобщность, «никем не созданность» и пребывание независимо от того, мыслит ли ее кто или нет) должны браться и рассматриваться как часть, сторона более широкого целого и движения — развития исторического целого проблемных полей, ситуаций видения и предметных «миров», прорастания и генеративного (с воспроизводством) укоренения основных условий и задач мыслительного действия, его творческой структуры (как свободного действия), не существующей помимо, до и вне того, какие объективации в предметах действительности произведены, какие в них созданы онтологизированные (и обобществляемые) условия и схемы приложения интеллектуального труда, какое проблемное поле этими последними открыто (или же закрыто), какие состояния и правила разрешимости (соответствия) генерируются, какое «тело» расширенной чувственности выстраиваться и так далее [10] Факт создания правил разрешимости очень важен, он придает аргументу соответствия действительную силу; ср. Г. Стайн. . Ими задачи, правила и критерии индуцируются (следовательно, они вовсе не одни и те же, не существуют сами по себе, не имеют в виду одно и то же незнание, чаще относясь к знанию вообще другого рода, короче, — время сообщения и передачи, кумуляции и синтеза неоднородно) [11] А «времени времени» нет. В этом смысле нет одного мира. Понятие о нем и объединение в него (монизм) может быть лишь динамическим, лежащим в области символического и возможного, виртуального. . Так же как не существует никаких целей и задач познания до и независимо от характера и типа опредмечивания его общественно-человеческих форм (то есть фактически — указанных «машин времени»), которыми сами эти цели и задачи исторически порождаются, «индуцируются», так не существует и «естественного», логически правильного, само тождественного в пространстве и времени устройства ума в мыслящих субъектах, к единообразному и универсальному упражнению которого можно было бы сводить происхождение наблюдаемых готовых мысленных продуктов и их логические и гносеологические свойства. «Логический», познающий человек, то есть индивид, познающий в наличных всеобщих формах, есть лишь то, чем или каким он сам себя сделал культурно- исторически. У него нет никакой другой сущности, кроме той, которая представляет собой совокупность имеющихся на данный момент кумуляции и кристаллизации общественно-человеческих сил и достижений, развернутую и укорененную «машину времени», нет ничего, кроме содержательной логики, артикулированной в космосе и культуре как реальный, «материальный» (а не просто в голове индивида или в идеальном мире, в пространстве реализуемых индивидом связей дедуктивного построения и выведения наличный) аппарат мысли (которым мы и познаем, а не головой), как историческая система производства. А она меняется с созданием новой предметности (то есть с предметным выполнением различительной способности знания или, что то же самое, с пространственно-временным ее воплощением, участвующим в то же время в бесконечном), образуя временную последовательность и процесс развития в постижении истины. Ясно, что термин «истина» здесь не означает некую истину в себе, к которой по асимптоте приближались бы наши знания, как не означает он и предупорядоченного мира — эти термины должны быть устранены (не вообще, конечно, а из анализа процессов развития и превращения).

§ 14. Истинностно нагруженными бывают только ситуации в указанном выше смысле, а истина в них — работа формы их (видной лишь обращением в нее), «это так». То есть истина дискретна и конкретна, она прерывает (бесконечную) цепь обоснования, ибо не отсылает к чему-либо другому, чему нечто должно было бы соответствовать в качестве «истины». Произведения (opera operans) или «машины времени» не о чем-нибудь другом вне себя. Истина (если есть сдвиг, обращение) говорит сама за себя, является самоисчерпывающейся реальностью, само-основывающей и самопорождающей (бесконечным, вернее, полным, актуально данным в конечном «третьей вещи» и, следовательно, осколочным со стороны индивидуальной человеческой субъективности). Что значит, что мы уже не можем дальше спрашивать об основании? — основание это, когда нет основания, чтобы было иначе, чем как есть. См., например, в поэзии у Маллармэ, который считал, что слова предшествуют идее, а не идея — словам; поэт — производитель текста, производящего смысл, пишет, чтобы [сказать. (Ср. зависимость: нужно создать, чтобы испытать] (§§ 122, 124)); тем самым, открытость… получают дорогу несказанное, «телесное», контркультура, междувидения… Или у Стивенсона роман — автономная машина, последовательность слов, организующих ситуации не согласно правдоподобию внешнему (к тому еще и меняющемуся от места к месту и во времени), а авторскому смыслу. Но тогда нет собственности на мысль. Мысль такая же тайна для автора, как и для потребителя. Мы все лишь анонимные ремесленники общих монад (имена у нас лишь в силу случайности данных социокультурных условностей, а раньше именуемость была, например, мифологической или тотемистской с табу). Отсюда проблема коммуникации, проблема «другого» есть ложная проблема, индуцируемая макроскопической наглядностью нашего языка. Есть этическое, «поведенческое» последствие такой онтологии мысли: настаивать на понимании «другого» (а такая проблема, конечно, возникает в эмпирических психологических ситуациях и взаимоотношениях) это насилие и метафизическая неграмотность, можно лишь вместе с «другим» понимать нечто третье, оставив его в покое как реальную, психологически-эмпирическую инстанцию, любое вторжение в последнюю должно быть запрещено (себе, конечно), можно полагаться лишь (и надеяться, вызывать) на ее самостоятельное отношение к третьему, то есть к понимательному (транснатуральному) топосу смыслов, предметных значений, связей и упорядоченностей знаний и так далее, который всегда есть (установившись de facto как истина всей ситуации), но который всегда у нас за спиной и выражается (если мы «открыты»), никогда не получая предметного, натурального значения, — по отношению к нему всякая предметность есть «не то, не то…» (это последнее — первичный взгляд философствования до всякого теоретического аппарата и техники его проведения; (см. лекции) и так должна удерживаться вместе (двойственно, как разнонаправленные натяжения концов лука). Лишь такое «натянутое» или «распятое» пребывание на границе есть возможность творчества (в будущем) и понимание (в настоящем). Ведь нельзя творить просто потому, что хочешь творить, точно так же как нельзя испытывать, что хочешь. И это безотносительно к психологии «качеств» ума и души, к биологическим свойствам механизма — сообразительности, памяти и тому подобное.