Мераб Мамардашвили - Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

В терминах наших выборов и решений то «подсовывание» начальных условий, о котором говорит Вигнер (стр. 47), обсуждая проблему, все ли мы законы природы знаем, все-таки происходит (и, следовательно, нельзя считать произвольным набор множества объектов или начальных условий знания и в каком-то смысле нельзя сказать, что начальные условия — это то, что мы не можем изменить). В итоге придем к разнице между физическими законами и законами науки, посредством которых первые формулируются и высказываются. Это различие должно быть проведено с учетом особой реальности артефактов, строящихся с «коэффициентами», заимствуемыми из области комплексных значений и, следовательно, имеющих долгую память, время и тому подобное, наглядно неразъяснимые в нашем языке. Иначе невозможен язык виртуальностей. Гуссерлевские ретенции и протенции не работают в интерсубъективной области. Гуссерля и здесь губило ограничение себя анализом актов сознания. А речь на деле идет о жизни третьих вещей. § 101. Но вернемся к слышимым, видимым, осязаемым и так далее явлениям, имеющим тем не менее структурное происхождение (не натурально-содержательное), являющимся продуктом внесения избыточности и динамизации элементов ситуации (если можно показания искусственных аппаратов рассматривать в одном ряду на равных правах с данными органов чувств, то и, наоборот, последние можно рассматривать на равных правах с первыми в качестве экспериментально- ненатуральных, основанных также на избыточности и динамизации и не существующих «естественно» помимо свободного действия и его структурных оснований versus мысль Бергсона, что «поскольку данные сознания — часть природы, то мы не можем выйти за ее пределы»; кстати, взаимосвязь свободного действия и избыточности напоминает нам о множественности поссибилии и, соответственно, об унесении нас потоком непрерывного действия, который надо остановить как таковой независимо от хорошего или плохого). Такие явления, естественно, воспринимаются в качестве таковых (то есть имеют смысл) лишь в зависимости от процесса интерпретации в свете «знания законов природы», гипотезы и так далее (всегда на порядок выше, чем содержание элементов). Стихийная организация ситуации так, что на ее фоне видна «правильная смысловая конфигурация», и мы видим ее, а не фон, не стихийный процесс. Зависимость свойств «мерностей» от собственного относительного движения. (Тем более, если оформляем вербально.) Надо идти к генеративным, порождающим свойствам квазивещественных (скрытых) структур (являющихся космическими включениями) в отличие от универсума, в котором все далекое трансцендентно объединено. Уже здесь на порядок выше опытного содержания элементов. Лишь потом, на основе этого и в зависимости от того, что именно генерировано, появляется то, что обычно называют «интерпретацией в свете предпосылаемого знания законов, гипотезы», «интеллектуальным элементом суждения в восприятии» и так далее [62]. В качестве вторичных структур (явл. систематизацией смысла, предданного в первичных) это должно быть отличено от «интерпретации» в первичном смысле слова — квазивещественного пространства времени состояния, понимательного символического пространства, за которым стоит предметно-деятельностная динамика. Как теперь взять то, что я называю физическими реализациями сознания? Очевидно, континуум бытия сознания должен быть введен сразу. Чтобы получить в итоге теории как эволюционирующие, саморазвивающиеся «органы» (интеллигибизирующие органы), подключающие множественные существования и развернутые, артикулированные вне каждого из них.

§ 102. Пока отметим следующее: начало теоретического языка (как отличного от наблюдательного и описательного) вещественно или, если угодно, жизненно (и экспериментально в широком смысле этого слова, имея в виду особый, выделенный в составе космоса характер принципа свободного действия и структурные основания последнего). Дело в том, что хотя натуральные элементы одни и те же (как гештальт вазы или гештальт двух профилей) и гештальт- интеллигибилия именно в них, а не вне их или в ряду их в качестве еще одного элемента, концептуальные структуры (геш- тальтинтеллигибилии) нечто иное, чем каждое отдельное осознанное отношение их наблюдательных, описательных и пр. элементов (в том числе, словес но определительных) к объектам и событиям, то есть чем их привязки-разрешения [63][прямо-таки чистый дух, пронизывающий нечто и не являющийся этим нечто! — так вот, чтобы этого не получилось, нужно: 1) иначе расчленять все целое структур познания, опосредуя отношение концепт — феномен двумя полюсами теория — ксперименцация, а не теория — наблюдение, теория — интерпретация, теория — математический аппарат, математический аппарат — интерпретация; 2) дать интеллигибилиям «вещественное» измерение существования, а не угонять их в идеальный мир, к тому же еще и стационарный]. И значимы они иначе, и существуют они иначе (можно, например, показать, что форма и синтаксис неотделимы от значений и семантики, что синтаксические элементы содержательно генеративны, — еще один аргумент в пользу иного расчленения: эмпирическое значение не впрыскивается снизу вверх, а генерируется сверху вниз; ср. Стейн, а также Хэнсон — 255). Можно, например, считать, что их особая, иная значимость получается тем, что они интеллигибизируют ситуацию общностью своей структуры со структурой вещей, то есть репрезентируют последнюю (но нет интеллигибельности вне континуума бытия-сознания, то есть без помещенности «я» среди объектов и без концептуального контроля над динамикой измерений).

Вне этой ситуации не бывает символов. Но тогда это явные квазивещи, «третьи вещи». На уровне непрерывного и однородного опыта, с точки зрения воспроизводства, повторения и коррелированности всякий раз каждого подмножества решений и измерений, термины описания, утверждения и наблюдения те же самые, а интеллигибилия уже другое и в другом пространстве. И за ней, следовательно, последует другое поле развертки и развития. И универсальность состояния (число которого совершенно неважно: оно одно-единственное и есть пространственно-временной индивид) другая, отличная от корреляции оценок объектов наблюдения всеми нормальными наблюдателями. Здесь нужно ответить на вопрос, почему для понимания видимой (например, с самолета, во всех деталях) местности нужно еще уметь и читать [64](что, к тому же, еще нужно уметь) поясняющую ее карту? Во-первых, имеет место загораживающая генерированность. Во-вторых, далекое и близкое. Множество шагов во времени, необходимость все определять отдельно наблюдениями, а они множественны и хаотичны, множество относящихся к делу зависимостей во множественных манифестациях каждой. Упаковка далекого в близкое, всего времени (непроходимого) в другое время, то есть упаковка всего этого в символическую структуру (напоминаю: символ есть пространственно-временной индивид!). Символизация всех связей и на все время (а затем от дискретного — к алгебраическому и исчезновению карт, образов- манипуляторов и тому подобное). В качестве предельного представления свободного действия [65]. Предельным понятием нашего (то есть не в самом предмете) анализа должно быть представление полного действия в отличие от полного бытия. Последнее трансцендентно, а то — нет (эта «трансцендентность» полноты бытия и расценена Хайдеггером как потеря, забвение бытия). (Ср. Гегель, который впервые восстанавливает старую идею полного действия, то есть «Бога» внутри истории и мира, ограничиваемого миром — пребыть раз и навсегда; но тогда должна идти речь о постоянно умирающем и воскресающем боге1). Антиномичная невозможность «полного действия» и ведет, с одной стороны, к символизму (= ненатурализму и отрицательной метафизике), с одной стороны — к разбеганию (возможных) миров и к пульсациям (к пульсаци- онной связности мира всех этих возможных и разбегающихся миров). Я уже говорил о том, что собственная жизнь объектов (если они взяты феноменологически) однопорядкова с актами наблюдения (см. § 77). Мы производим явления, которые мы же изучаем. И производящее отношение входит в содержание изучаемого явления, является частью его (частью содержащейся в нем картины мира). А поскольку первое зависит от собственного относительного движения, то множественность явлений-индивидов. «Мыслимо» то, чему есть картина. Поэтому бесконечное и исчерпывающе полное углубление в прошлое невозможно (оно загораживается). Произведенность, с одной стороны, подвешивает нас над потоком случайностей и произвольных эмердженций (позволяя продуктивность кумуляции и независимую бесконечность самооснованности), а с другой — она же приводит к тому, что оставшееся в теперь уже безразличной области нагоняет нас в нашем будущем в виде случайностей. Это еще одна формулировка основной антиномии.