Мераб Мамардашвили - Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

§ 105. К языку взаимосвязей явлений и измерительно- экспериментальных устройств: ведь «тела понимания» соотнесены, с одной стороны, с формами-сущностями (последние на них понимаются и интеллигибируются), и, с другой стороны, взаимосвязаны с явлениями, то есть проследить эти связи = раскрывать прорастания приборов в «тела-органы», взять их как «умные тела», поселить в них наблюдение. «Реальное (в тонкостях и деталях) взаимодействие объекта и средств наблюдения» — имеется в виду взаимодействие особого типа (среди вообще типов взаимодействий в природе), а именно экспериментальные взаимодействия, наполняемые изнутри саморазвитием «испытующих движений», саморазвитием в и посредством экспериментального испытания. Здесь воздействие («экспериментальное» со стороны внешнего исследователя) является объектом в мире испытуемого, наблюдаемого, он вырван дискретностью интерпретации из физической цепи прилегания, видимой внешнему исследователю, распрямился вертикально и превращен в что-то говорящее, сообщающее, должное быть чем-то, зовуще вызывающее, как немая, еле внятная мольба чужой души высвободить ее твоим деянием по отношению к самому себе (так же, как мы можем сказать, что мы являемся объектами в глазах символов, они глядят на нас). Эмпирия получается необратимым образом, информационное «доведение» объекта и невосстановимая потеря в силу этого части информации есть часть опытного явления и не может быть опыта, из которого можно было бы устранить такой механизм образования эмпирических данных. Сама жизнь сознательных существ в этом смысле экспериментальна. Ее объекты существенно взаимодействуют со средствами внешнего наблюдения и неотделимы от них. Парадокс (ср. § 129): если нет сообщения (то есть если объект предварительно не превращен в сообщение), то нет взаимодействия, а если есть взаимодействие (имеющее всегда внутреннюю сторону «ускользания» самообучением и развитием, конститутивным для живого существа извлечением смысла), то сообщение не может полностью контролироваться извне и этот зазор открывает дорогу, поле индивидуально- цельным явлениям, или проявлениям «воли и решимости» (Бор) (которые и есть тогда искомые «естественные» объекты). Это «после здесь» есть обеднение, вычитание по сравнению с богатством потенций «до здесь». «Конститутивно»: здесь что-то извлекаем так, что задаем себя определенным образом там, в будущем (каким чудом индусы так точно это символизировали метапсихозом?).

§ 106. И снова к предметно-экспериментальному (практически-деятельностному) включению (включению в космос, а это космологическое включение вариативно): исходя из того, что в познании производителен труд производства сил — в одном экземпляре (наука, искусство, сознательная жизнь личности), и что этот экземпляр должен обладать феноменологической реальностью состояния, его «динамической вечностью» (откуда же тогда многое?), можно видеть, что культура же, в отличие от познания — это отросток феноменальности. Вне нее, под ней, за ней все деструктируется и реструктурируется. И одно дело феноменальность по отношению к последнему, к этому «под», «за» и тому подобное, другое дело — со стороны культуры, которая является не онтологическим и неметафизическим ее ответвлением. Культурные предметы или объекты суть отростки предметных структур сознания. Последние онтологичны, первые нет. Соответственно, есть феноменальная стороны предметностей и есть их практически — деятельностная, бытийно потенцированная сторона. Феноменальная одинаковость действительного, воображаемого, бредового, реального и так далее (одинаково связанного с производящими свойствами сознания). Феноменом человек взят в «тот мир», и поэтому состав мира не с эмпирическим человеком должен сопоставляться (иначе мифологические существа и пр. — бред, заблуждение). Поскольку отношение к идеальным объектам есть не отношение через них или посредством их (как если бы они в голове сидели в качестве третьих сущностей) к реальности, а отношение в особой действительности этих объектов (Гегель впервые увидел эту феноменальность). Это отношение — эмпирия для (специальной) науки. Теоретические же объекты этой последней строятся обращением к (трансфеноменальной) предметной деятельности и к элементарным формам ситэ ее особой действительности — исторической действительности. В ней, вместо абстракции логической бесконечности, абстракция бесконечности (или безосновной-самоосновной открытости) свободного действия (и его предельного выражения — полного действия). Достоверность и мыслимость утверждения, факта и тому подобное (феноменальные, конечно) дискретны, как и сами мысленные комплексы в качестве свободных событий. Они непрерывны лишь в четвертом измерении, монадически. Ни предсказать не можем, ни (обратно симметрично) непрерывно пройти назад к источнику (получаем регресс в бесконечность), — следовательно, не можем увязывать обоснованием ни с каким независимо, самим по себе существующим конечным источником авторитета (то есть натуральным — бог ли это, или показывающий себя чистый разум, или чувственные свидетельства).

Дурная регрессия: когда мы начинаем, то наша сознательная жизнь давно уже началась, и мы — звено в бесконечной цепи качественных превращений. Мысль из хаоса не извлечима, то есть она исключает вопрос о собственном начале. Более того, мы не можем даже в смысле наших определений установить, когда началась свобода (по отношению к натуральному ряду). Поэтому мы не говорим, например, что это именно мысль свободна в отличие от чувственности или что-нибудь еще в этом роде, а, наоборот, предполагаем наличие в натуральном ряду непрерывного зависимого действия равно и концептов, ментальных конструкций, космологии и чего угодно, не по этому признаку проводя различие. А просто различия свободное явление и зависимые явления непрерывного действия, которые сами собой делаются, или, если угодно, сами собой «естественно» приходят в голову, мыслятся, чувствуются, воображаются и так далее. Историческое исследование есть возможность «еще одного раза» такой процедуры, ее обрывания и снова повторения. И для историка нет готового мира и раз навсегда, единообразно различенных способностей. Так же, как говоря, что силы из натурального ряда должны быть вынуты из их связей и преобразованы и что инвариантный продукт преобразований должен на чем-то держаться (на напряжении, порождаемом экстатической машиной избыточности и динамизации), в том, что обозначается как «преобразуемое», не имеет никакого значения, мысли ли это, рациональные выборы и решения, воображаемое нечто, чувственные показания или еще что-нибудь — мы не принимаем этих различении, то есть ничего о них пока не знаем. Поскольку все одинаково может быть звеном естественного хода вещей как отличного от свободного, непредсказуемого изменения, к которому нельзя прийти непрерывным продолжением первого. Таким образом, жизненные мгновения или разорваны (временем), или объединены на каком-то шагу, но уже кентаврично, являются двуединством. И тогда — не свойства вещей, а «истории» (мыслим в терминах «историй», а не предметов — носителей себе тождественных свойств: как замечает Д'Эспанья, в определенной ситуации будут не все свойства). И тогда же принцип неотделимости: вся ситуация внешней актуализации, взятая вместе с предметом.