Мераб Мамардашвили - Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

§ 137. Иными словами, раз уж допускается и постулируется генеративное свойство живых и сознательнодеятельных популятивных систем, то ясно, почему, откуда и для чего образуется «святое» пространство (или, вернее, символическая действительность мира — то, что символически действенно, иначе — то, лишь после чего или в чем что-то начинает действовать, получает силу действия) [94]. Этой особой реальности артефактов («производящих произведений»), с их публичным пространством, чертами религиозного освящения, культа и магии сверхъестественного, фетишизма и мифической реальности и тому подобному, можно не замечать до тех пор, пока все эти метафизические, культово-религиозно и так далее освященные комплексы рассматриваются как представления, а не как человекотехносы, не как технология производства чего-то в человеке. Язык «представлений», в том числе, «духовных потребностей» или, если угодно, особых духовных «наслаждений» мешает это видеть. Точно так же, как в анализе экономической деятельности существенно (и Марксом проделано) уничтожение понятия «потребностей» как системы отсчета, так и в анализе ума и духа необходимо разделаться с понятием «духовных потребностей». Иначе религия и ее производные вечно будут выводиться из ложного их удовлетворения. Продукты, мол, дикой фантазии, невежества и суеверий. Но на деле механика чело- векообразования через надприродный ряд. Физическая метафизика.

§ 138. Но вернемся к «картина меня порождает» (с точки зрения передачи и распространения живых осознанных явлений и состояний). Во-первых, я ее (как и всякий текст) в строгом смысле не потребляю как внешний объект, умирающий в акте потребления или в ряде таких актов, исчерпываемый ими: я внутри самого текста [95], он меня объемлет и проецирует (иррадирует) впереди меня возможное иное «я» (то есть уже здесь проглядывает трансверсальная, вертикальная объемлющая бесконечность) — в этом смысле событие бесконечно, оно делается снова и снова. Ср. Валери. Но более того, во-вторых, здесь и бесконечность общего (взятого иначе, чем в объективистском или натуралистическом смысле идеальные общности с их предметными референтами — речь ведь каждый раз идет о понимательных топосах законов, а не о самих законах, то есть на один иерархический ранг выше), структуры: это конкретно-всеобщее, устойчивое индивидуальное явление-многообразие, индивидуальное всеобщее (упорядоченное и организованное многообразие, бесконечный ряд, но бесконечно в себя рефлектированно содержащийся Одним, порождающим принципом, порядком порядков). Бесконечное безобъектное сознание (но поскольку «всегда сознание о…», то сознание символа). Это общность, достигаемая держанием множественности — в дискретной идеограмме (форма + тело), комплицирующей в себе многообразия бесконечного, «испытующего» характера, что и есть истинная, объемлющая (меня) бесконечность, а не внешняя бесконечность бессчетного и неопределенно многого. Пространственно-временной индивид, всеобщность, но индивидуальная, непосредственно — на экземпляре — различимостная. «Яблоко», содержащее все видения и прояснения того, что им задано, вложенные, вдвинутые друг в друга, накрывающиеся, находящиеся друг на друга, переходящие друг в друга (ср. Гераклит); «яблоко», бесконечно оживляющее и бесконечно проясняющее натуральности и «интерес» (которые сами по себе ни «живы вечно», ни интенсивно-устойчивы в любой данный момент), — это — сущность, индивидуирующая меня в познании (в чем и сказывается экстатическая роль «произведений»). Иначе необъяснимая устойчивость свободного явления как исторического индивида, организованного и упорядоченного многообразия. «Держание» самосущим (и не нами созданным и не случайно возникшим). (Ср. § 51.) Держание «самосущим», на его избыточности и динамизирующей структуре (структуре опыта) — способ держания ощущений, чувственных достоверностей и очевидностей и тому подобное, а это значит, что не существует никаких ощущений (гомункулусов, особых «вещей» в нас) [96], а существуют лишь интенсивности, силы, со-рождающиеся (co-naissant и тем connaissant) и со-артикулирующиеся артикуляциям среды, то есть предмет- но-деятельностного Митвельт или Умвельт (если брать вместе с формой-сущностью). Предметно-деятельностный механизм — чувствующее, переживающее тело (как, например, и хорея, трагедия, живописное изображение), умное существо, внешне- пространственная данность самого ума, экстатически во мне действующая [97]. Это независимый топос, вынесенный за пределы участия субъекта в натуральном ряду с его зависимыми надстраиваниями и подставляющий под него (субъекта) иную конструктивную машину (основу, сращение), конститутивную для изменений в нем (и в формируемом мире) и воспроизводящую на его стороне эффект понимания и свободного отличия от самого себя (эк-стаза) как члена сцеплений инертного натурального ряда, что и является исходным смыслом слова «теория», введенного греками. [В смысле отрешенного глядения на мир и на себя в нем со стороны и прояснения смысла и овладения в себе чем-то из этой отрешенной позиции (но моя мысль состоит в том, что это «отрешенное смотрение» или измененное состояние сознания не есть чистая мысль и чистая воля, что оно как-то делается)]. Субъект ввергнут в бесконечность самооснования свободного действия, не имеющего в своем горизонте никакого завершенного, готового Мира. (Повторяю, обычно такой эффект и называют интуицией, но это затемняющий дело психологический термин.) Иначе он жертва инертных сил распада и рассеяния, ничему не учащей повторяемости. Основания нужны для того, для чего нет оснований «по природе». Истинная бесконечность (в отличие от неопределенного многого и от актуальной бесконечности) означает отсутствие внешнего (или натурального, независимо от активности данного) авторитета, означает произведенность производящего.

§ 139. Это «лаборатория» ощущений, чувств, переживаний, мыслей, видений, достоверностей. Мы движемся в особой реальности произведений (производящих произведений). Содержание всего этого в «архе». Ведь что такое «помнить», что такое «знать» (тавтологически = знать состояние собственного ума?), что такое «обучение», «образование», что такое «отражение»? Законы ведь устанавливаются на втором шагу, и это имеет последствия. «Отражение», «знание» оказываются объемным чем-то. Если научные предметы (произведения) рассматриваются просто как определенного рода изображения чего-то во вне, то мы продолжаем иметь дело с мыслью, решающей, какой ей быть, на основе волей и сознанием контролируемого сообразования себя с положением дела в мире (каким-то образом завершенным и лишь актуализуемым хик эт нунк), где знание тавтологически означает знание состояния собственного ума, где обучение и образование есть ассимиляция идеальных правил и норм и где память есть контроль над условиями фиксации запоминаемого, удерживаемого. Но это все работа в плоскости 3-х измерений, где, конечно, много нового можно узнать работой согласования ее элементов, разрешением напряжений, которые между ними возникают, аналитической экспликацией имеющихся содержаний, рефлексивной их проработкой. (Различение и выделение элементов в этой плоскости не совпадает с разбиением на элементы в накрываемых ею многообразиях). Если же повернуть вопрос и спрашивать, что же на деле уже решилось и решается живущей в вещах мыслью, в бесконечно протянутом «узрении ею сущностей», в слившейся бесконечности эвентуальной серии новых состояний, то «знать» не значит более «знать состояние собственного ума» (область определений не тождественна области значений), «образовываться» не значит заглатывать завершенные знания и систему готовых правил в воленаправленном и сознательном общении «духовные субстанций» или в корреляции наблюдений «нормальных наблюдателей», подразделяемой и прослеживаемой непрерывно («общение» не подразделимо, а должно браться размазанным по конечной области пространства преобразований, где знание, тем более завершенное, вообще не передается и где речь идет об «учиться учиться», о воссоздании, о заново рождении осознанных знаний, об индивидуации себя сущностью), а память — не необратимые классические факты вместе с условиями их сознательной фиксированности, а «бессознательное» (наисознательнейшее в моем смысле!) — расчленение своего строя сознания символом, архетипом «однажды» (и с трудом) сделанного, телесной «живой вещью», в которой память всей топологии событий знания и понимания (являющейся топологией «бытия-сознания»), память предпринятого для всего пространства преобразований: эти предметы, эти «вещи» помнят наше пребывание внутри мира (см. § 39), из которого мы «здесь и теперь», стоя перед ним как перед внешнем объектом, что-то воспринимаем понятным и доступным осмыслению (интеллигибельным) образом. Воспринимаем, если наше сознание уже структурировано вещью-символом. И это мы делаем в особой, собственной реальности произведении в моем смысле слова. Это все неименное, в том числе и именные по сегодняшним дням произведения. (Обычно в понятии «произведений» нас смущает феномен разделения труда и их «рамочность» и поэтому мы отделяем произведения от жизни, но на деле нет никакого различия и отделения от жизни — они органы производства и оспроизводства жизни, живого, — в элементе мысли в данном случае). Лишь в этой реальности мы можем увидеть динамическую структуру опыта и формулируемых внутри него законов, цельное «собственное» одно (хотя и многократно-расчлененное) движение (ср. § 16).