Мераб Мамардашвили - Опыт физической метафизики

И поэтому когда говорят, скажем, что идеология — это иллюзия, иллюзорное сознание, по определению Маркса, то по определению Маркса же я понимаю, что это иллюзорное сознание не в психологическом смысле слова. Оно не зависит от того, верят люди или не верят во что-то. В каком смысле? Можно даже сформулировать закон: всякая идеология в своем имманентном развитии доходит до такого пункта, когда ее эффективность, или рациональная эффективность, не зависит от того, разделяют люди эту идеологию или не разделяют ее. Почему? Да потому, что она разрушает словесное пространство, лишь внутри которого может артикулироваться и кристаллизироваться мысль.

Это просто разрушение языка. Люди теперь могут не верить ни в одно слово какой-то идеологии, но если они вынуждены быть только в пространстве, которое задано какими-то, скажем, вещественными символами, то у подножья этих символов нельзя мыслить не потому, что это запрещено, а потому, что разрушены основы языка и невыразимость (скачка без коня) есть — в данном случае, в нашем примере - эффект идеологии. Этого достаточно. Я могу совершенно не интересоваться, верите вы или не верите. Вы можете подмигивать друг другу - пожалуйста. Но когда вы захотите хоть как-то узнать, что вы сами думаете, вы не сможете этого сделать, если вы в этом пространстве. Вы будете в нем скакать без коня, и ваша мысль будет, как медведь во сне, ворочаться или блуждать по изнутри заросшему волосами сознанию и порождать одну лишь тоскливую тягомотину и вечную моральную, интеллектуальную перенасыщенность жизненного процесса, в который вы включены.

Эти свойства общественной жизни, о которых я говорю, могут быть сформулированы в виде одного из общих исторических законов, или зависимостей. Когда мы говорим о началах-принципах, которые, скажем, являются законом индивидуации, или предъявленности на форме, на теле индивида, способа решения или законов (законы предъявлены на конечной форме индивида; греческий полис - конечная форма, она предъявлена, и предъявляет своим телом мир законов, и через свое тело включает нас в этот мир законов), то начала-принципы в то же время являются принципами-запретами. Запрет гласит, что нечто должно быть завершено в определенном пространстве и за определенное время. Для того чтобы в каком-то направлении, в какой-то точке впереди меня возникло бы то, что я называл «здесь и теперь», «только здесь и теперь» (тавтология чего-то несомненного, абсолютного), позади меня уже должно быть какое-то активное состояние единства или то, что я прошлый раз называл совокупными отношениями, имея в виду совокупность как слово, относящееся к тем особым состояниям, которые не «состоят из», которые неразделимы однозначным для всех образом и так далее. Позади уже должно быть активное состояние. Например, для того чтобы я действительно попал в область действия тавтологии (где ложь абсолютна, я приводил этот пример), позади меня уже должно было случиться образование ткани, которая сама обладает какой-то активностью, и я тогда заброшен на путь, в применении к которому вообще можно говорить об актуализации бытия. А тавтология актуализирует «здесь и теперь» и полностью все бытие. Но это значит, что пути, по которым мы проходим в этих направлениях, <...> векторы актуальности, всегда заняты эмпирическим индивидом. Мы всегда должны что-то завершить и сделать в определенное время, в конечное время, заданное время, в небесконечное время. Мы должны поступить, мы должны подумать, мы должны выдумать и другого выхода не бывает. И всегда это совершается в определенное время и в определенном пространстве. И в этом смысле то, что есть, всегда есть эмпирический, конечный индивид.

Одна из исторических зависимостей звучит примерно так: путь всегда занят и занят эмпирическим индивидом и только им одним. В разъяснении этот закон звучит так: как умеем, так и живем. Оно выражает существенную для нашего мышления интуицию. Я с разных сторон попытаюсь постепенно это прояснить. Допустим, у нас есть какая-то совокупность представлений о том, что вообще может человек, что он должен делать, как он должен действовать. Конечно, такая совокупность представлений, требований или ожиданий всегда историческая: у европейцев — одна, у других - другая. Допустим, мы рассматриваем ирокезское племя. Если мы откажемся от того, чтобы представить ирокезскую культуру, ирокезское общество как такое, которое мы понимаем в предположении одного-единственного общества или одной-единственной рациональной системы (когда в ее эмпирическом виде это общество будет еще недобуржуазным или недосоциалистическим и прочее), если мы станем на путь другого мышления, то тому, чтобы «очеловечить» ирокеза (ведь ирокез отличается от европейского человека, давайте его «очеловечим»), препятствует закон, который я сформулировал перед этим. Он звучит так: ирокез не может стать человеком (в воображаемых критериях человечности) именно потому, что он уже стал им. Давайте помыслим, попытаемся помыслить эту противоречивую внутри себя формулировку: ирокез не может стать человеком (или грузин не может стать человеком) в воображаемых кем-то критериях и требованиях последующего общественного развития именно потому, что он Уже стал им. То есть уже есть эмпирический индивид — а эмпирическим индивидом я называю формы, целостности, а не реально видимых людей, — индивид, который уже разрешил, предъявил способ решения проблем, способ преобразований, переводящих психофизических индивидов в человеческое измерение. И как они умеют, так они и есть люди и не потому, что они хуже нас или лучше нас. Он (ирокез) не может стать человеком именно потому, что уже стал человеком в доступной для него форме, то есть уже имеется эмпирический индивид, и путь всегда занят эмпирическим индивидом и только им одним. Это является именно законом, который, прежде чем привести пример, я выскажу так: в силу того что существует закон или запрет, гласящий «путь всегда занят индивидом и только одним», попытка предъявить внешние требования к ирокезу (в моем примере) в благонамеренном желании его «очеловечить», или попытка превратить его в человека, не понимающая, как устроена социальная, культурная жизнь, может отбросить социальное развитие или социальный, культурный уровень ирокезского общества на несколько порядков назад. Чтобы пояснить это, я приведу пример из психологической области. Есть такие примеры из психологической жизни, они известны в психотерапии, также в художественной литературе, если литератор внимательно наблюдает и обладает точной интуицией, позволяющей ему увидеть в конкретной форме действие общих вещей. У Чехова есть рассказ «Черный монах», в котором описывается психически больной человек, который и сам хотел вылечиться, конечно, и его лечили. В этом человеке существовала какая-то интересная, интенсивная психическая жизнь. Его вылечили, или он сам вылечился, и он умер как личность. До этого для него возникла какая-то ткань, в которой единственно для него возможным способом канализировались какие-то его духовные возможности: через какой-то символ, через какую-то болезненную привычку, скажем, правой рукой брать левое ухо. Ведь дело не в ухе, а через ухо во мне осуществляется что-то другое, которое скажем, можно выявить психоанализом, беря этот жест в качестве симптома. Я хочу в данном случае подчеркнуть, что этот жест, или сцепление такого способа действия, есть эмпирический индивид и только он. Путь уже занят им, и все остальное осуществится через него. Если это прямо разрушить, как разрушили у больного симптомальную канализацию духовных его возможностей (она конкретно зацепилась за то, что оказалось симптомом болезни), то психический индивид в данном случае отбрасывается на несколько порядков назад. Точно так же общество умирает, когда их «бредовые» в кавычках символы, ритуалы оказываются так прямо разрушены. Известно, что случается с ирокезами — с одной стороны, явная устойчивость их культурной формы (отдельные ирокезы могут случайно оказаться в другом месте, пройти все этапы европейского образования и прочее, не об этом речь идет, а об ирокезе как представителе определенной культуры), с другой стороны, явная деградация и разрушение, потому что воздействия, падающие на нее прямо, все время имеют место, не предлагая другого эмпирического индивида или другой тканевой формы, на которую переключилось бы то, что в первом случае реализовывалось через вот эту ткань. Но она всегда одна. Это как если бы утверждать, что на орбите может быть только один электрон. В социальной жизни это не просто постулат, можно приводить наглядные примеры. Если у российского человека прямо отнять то умение, каким он обладает, не предложив другого эмпирического индивида, или другой формы, на которую могли бы переключиться способы преобразования психических состояний так, что возникает какое-то пространство, внутри которого совершается культурное, историческое действие (не какое-то внутреннее, индивидуальное, а культурное, историческое действие), или сказать ему, что «смотри, твоя форма порождает подлость, и надо ее просто напросто отрубить» (а в чеховском случае - болезнь порождает нечто), мы получаем доисторического человека, просто зверя или в случае чеховского персонажа совершенно умершую человеческую личность. (От добра и зла это совершенно не зависит.) Значит, у нас есть закон — «как умеем, так и живем». С другой стороны, и это второй закон — «или нужен другой индивид». Частично это выступило в законе переключения. Помните, я говорил (возвращаюсь к французскому примеру), что реальное развитие не совершается путем прямого разрушения архаических форм, относительно которых опыт уже показал, что они порождают зло, неумение и прочее, а нужно создание какого-то, условно скажем, пространства погружения, в которое можно погрузить предшествующую нежелательную структуру, чтобы пространство, или поле погружения, «рассосало» бы ее, переключая энергии, стремления на другой путь, на котором опять должен быть индивид. Этот путь тоже будет занят эмпирическим индивидом, другим и только одним. В это дело включен сложный способ движения материи.