Фридрих Ницше - Сумерки идолов или как философствуют молотом

В чём может заключаться наше учение? — Что никто не даёт человеку его качеств — ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— бессмыслица последнего из отрицаемых здесь представлений имеет место в учении Канта, как «интеллигибельная свобода», а может быть, уже и у Платона). Никто не ответствен за то, что он вообще существует, что он устроен так-то и так-то, что он находится среди этих обстоятельств, в этом окружении. Фатальность его сущности невозможно вырвать из фатальности всего того, что было и что будет. Он не есть следствие собственного намерения, воли, цели, в лице его не делается попытка достичь «идеала человека», или «идеала счастья», или «идеала нравственности», — абсурдно пытаться свалить его сущность в какую-нибудь цель. Понятие «цель» изобрели мы : в реальности цель отсутствует ... Ты необходим, ты частица рока, ты принадлежишь к целому, существуешь в целом — нет ничего, что могло бы судить, мерить, сравнивать, осуждать наше бытие, ибо это значило бы судить, мерить, сравнивать, осуждать целое... Но нет ничего, кроме целого! — Что никого больше не будут делать ответственным, что специфику бытия не смогут сводить к causa prima [26] первопричина ( лат. ). , что мир, ни как сенсориум, ни как «дух», не есть единство, только это и есть великое освобождение , — только этим и восстанавливается вновь невинность становления... Понятие «Бог» было до сих пор сильнейшим возражением против бытия... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность в Боге: этим впервые спасаем мы мир.

Моё требование к философам известно: надо становиться по ту сторону добра и зла, оставлять иллюзию морального суждения далеко внизу . Это требование вытекает из понимания, впервые сформулированного именно мною: что нет вовсе никаких моральных фактов . Моральное суждение имеет то общее с религиозным, что верит в реальности, не являющиеся таковыми. Мораль есть лишь истолкование известных феноменов, точнее говоря, ложное толкование. Моральное суждение, как и религиозное, относится к той ступени невежества, на которой ещё отсутствует само понятие реального, различение реального и воображаемого: так что слово «истина» на этой ступени служит обозначением исключительно того, что мы нынче называем «фантазиями». Поэтому моральное суждение никогда не следует принимать буквально: как таковое, оно содержит одну только нелепость. Однако оно остаётся неоценимым в качестве семиотики : оно открывает, по крайней мере сведущему, ценнейшие реальности культур и душевных миров, которые недостаточно знали , чтобы «понимать» самих себя. Мораль есть просто язык знаков, просто симптоматология: нужно сперва знать, с чем мы здесь имеем дело, чтобы извлечь из неё пользу.

Вот, в качестве первого и совершенно предварительного примера. Во все времена хотели «исправлять» людей: прежде всего это называлось моралью. Но за одним и тем же словом скрываются самые разнообразные тенденции. «Улучшением» называют как укрощение зверя «человека», так и разведение определённой породы человека: только с помощью этих зоологических termini [27] терминов ( лат. ). можно выразить реальности, — разумеется, такие реальности, о которых типичный «исправитель», священник, ничего не знает, — не желает знать... Называть укрощение животного его «улучшением» — это звучит для наших ушей почти шуткой. Кто знает, что происходит в зверинцах, тот сомневается в том, чтобы зверя там «улучшали». Его ослабляют, делают менее опасным, из-за депрессивного аффекта страха, из-за боли, ран, голода он становится болезненным зверем. — Не иначе обстоит и с укрощённым человеком, которого «исправил» священник. В раннем средневековье, когда церковь действительно была прежде всего зверинцем, всюду охотились за прекраснейшими экземплярами «белокурых бестий», {50} 50 Ср. 11-й параграф Первого рассмотрения «К генеалогии морали». — «исправляли», например, знатных германцев. Но как выглядел после этого такой «исправленный», завлечённый в монастырь германец? Как карикатура на человека, как выродок: он сделался «грешником», он сидел в клетке, его заперли в круг сплошных ужасных понятий... И вот он слёг, больной, жалкий, озлобленный на самого себя; полный ненависти к жизненным порывам, подозрений ко всему, что было ещё сильным и счастливым. Словом, «христианин»... Говоря физиологически: в борьбе со зверем разрушение его здоровья может быть единственным средством сделать его слабым. Церковь поняла это: она испортила человека, она ослабила его, — но она заявила претензию на то, что «исправила» его...

Возьмём другой случай так называемой морали — случай выведения определённой расы и породы. Грандиознейший пример этого даёт индийская мораль, санционированная как религия в качестве «Закона Ману» {51} 51 Ницше ознакомился с ним по книге Louis Jacalliot. Les législateurs religieux. Manou-Moïse-Mahomet. Paris, 1876. Об этом см. также в письме Кезелицу от 31 мая 1888 г. (НП, с. 319). . Здесь поставлена задача выведения разом не менее четырёх рас: жреческой, воинской, торговой и земледельческой, и, наконец, расы слуг, шудр. Ясно, что здесь мы уже не среди укротителей зверей: чтобы разработать хотя бы только план подобной селекции, нужен во сто крат более мягкий и разумный вид человека. Вздыхаешь свободно, переходя из христианской атмосферы больниц и тюрем в этот более здоровый, высокий, просторный мир. Как убог «Новый Завет» по сравнению с Ману, как дурно он пахнет! — Однако и этой организации понадобилось быть устрашающей , — на сей раз в борьбе не с бестией, а с её антитезой, с беспородным человеком, с человеко-помесью, с чандалой. И опять-таки она не нашла другого средства сделать его безопасным, слабым, как сделав его больным , — это была борьба с «великим множеством». Возможно, не существует ничего более противоречащего нашему чувству, нежели эти предохранительные меры индийской морали. Третье предписание, например (Avadana-Sastra I), «о нечистых овощах», устанавливает, что единственной пищей, дозволенной чандале, должны быть лук и чеснок, с учётом, что священная книга воспрещает давать им зёрна или плоды, носящие семена, или воду , или огонь. То же предписание устанавливает, что необходимая им вода не может быть взята ни из рек, ни из источников, ни из прудов, а лишь из подступов к болотам и углублений, оставленных следами животных. Равным образом им запрещалось стирать бельё и мыться самим , так как данной им из милости водою они были вправе пользоваться лишь для утоления жажды. Наконец, следовал запрет женщинам-шудрам оказывать помощь женщинам-чандалам при родах, последним же нельзя было помогать при родах друг другу ... {52} 52 Ср. Louis Jacalliot. Les législateurs religieux. Manou-Moïse-Mahomet. Paris, 1876, с. 105 сл. — Эффект от таких санитарно-полицейских предписаний не замедлил сказаться: смертельные эпидемии, омерзительные половые болезни, по отношению к которым — опять же применение «закона ножа»: обрезание для мальчиков, удаление малых срамных губ для девочек. — Сам Ману говорит: «Чандала — плод прелюбодеяния, кровосмешения и преступления (— это необходимая последовательность понятия селекции). Одеждой им должны служить лишь лохмотья с трупов, посудой — разбитые горшки, украшениями — старое железо, а для богослужений только злые духи; они должны без отдыха скитаться. Им запрещается писать слева направо и пользоваться для писания правой рукой: обычай делать это правой рукой и слева направо закреплён только за добродетельными , за людьми расы ». {53} 53 Ср. Louis Jacalliot. Les législateurs religieux. Manou-Moïse-Mahomet. Paris, 1876, с. 102 сл. —