Фридрих Ницше - Дионисовы дифирамбы

средь воинов — беззаботный,
среди победителей — опечаленный,
судьбою вставший на судьбу свою,
твёрдо, задумчиво, преддумчиво, —

содрагаясь от того, что победил,
ликуя от того, что победил, умирая , —

приказывая, когда умирал,
— и приказ его гласил: уничтожьте ...

Погибнуть так,
как он погиб когда-то:
побеждая, уничтожая ...

Кто захочет здесь вниз,
как мгновенно
канет он в бездну!
— Но ты, Заратустра,
бездны всё ещё любишь,
как вон та сосна ? —

Она-то пустит корни,
где содрогнётся от страха
даже утёс;
она-то медлит над бездной,
где всё окрест
рвётся вниз:
меж нетерпеньем
водопадов буйных и камнепадов
ждёт она терпеливо, сурово, безмолвно,
одиноко...

Одиноко!
Да и кто решится
гостем здесь быть,
твоим гостем?..
Коршун разве —
налетит и злорадно
вцепится в волосы
стойкому терпеливцу —
с хохотом диким,
с хохотом хищным...

« К чему эта стойкость? —
глумится жестокий. —
Любишь бездны — имей крылья!
Что ж ты повис тут,
висельник жалкий?»

О Заратустра,
грозный Нимрод!
Вчера ещё — зверолов Господень,
силок для праведников,
зла стреловержец!
А нынче —
сам собою загнан,
себя самого добыча,
себя самого жертва...

Нынче —
в одиночестве с самим собою,
вдвоём с собственным знаньем,
меж сотен зеркал
сам себе неведом,
меж сотен воспоминаний
потерян,
от каждой раны уставший,
от каждой стужи продрогший,
в собственных путах хрипящий, —
Себя самого познавший!
Себя самого казнивший!

Зачем ты опутал себя
собственной мудрости вервью?
Зачем заманил себя
в рай древнего змея?
Зачем ты заполз в себя ,
в себя самого ?..

И вот — всего лишь больной,
что отравлен змеиным ядом,
и вот — всего лишь пленник,
что вытянул худший жребий:
в собственной копи,
вечно согбенному,
в себе замурованному,
в себя зарываться...
Беспомощный,
окостеневший,
всего лишь труп, погребённый
под стократной ношей,
собственной тяжести ношей, —
знающий!
себя самого узнавший!
мудрец — Заратустра!..

Ты искал тягчайшую ношу
и нашёл себя
и себя ты с себя уж не сбросишь...

Затравлен,
придавлен,
в полный рост ты уже не встанешь!
Да ещё и срастёшься со своим гробом,
дух-горбун!..

А вчера ещё был так горд,
так надменно витал над миром
на котурнах, как на ходулях!
Вчера ещё — гордый отшельник,
в уединенье без Бога,
наедине с дьяволом,
принц в пурпуре спеси!..

И вот —
меж Ничем и Ничем
сдавлен, согбен
вопросительным знаком,
усталой загадкой,
загадкой для коршунов ...

уж они тебя «разрешат»,
они уж алчут твоего «разрешенья»,
твоего разложенья,
уж кружат над тобой, над своей загадкой,
над твоей виселицей!..
О Заратустра!..
Себя самого познавший!..
Себя самого казнивший!..

Здесь, где среди морей возник остров,
камень-жертвенник обрывисто-высокий,
здесь под чёрным небом зажигает
Заратустра свои зенитные костры,
огненные знаки для мореплавателей хитрых,
вопросительные знаки для хранителей ответа.

Это пламя с бело-седым брюхом
— в холодных далях извивается его похоть,
его шея вытягивается в поисках чистейших высот —
змея, прянувшая вверх в нетерпенье:
вой мой знак, воздвигнутый мною передо мною.

Сама моя душа — это пламя;
ненасытно вожделея новых далей,
всё выше и выше разгорается её тихий жар.
Почему бежал Заратустра от человека и зверя?
Почему он оттолкнулся от всякой тверди?
Он уже изведал шесть одиночеств,
но и море для него слишком людно,
и его вознёс остров, и он сам на горе́ пламя,
и метнул он крючок над головой,
выуживая седьмое одиночество.

Хитрые мореплаватели! Осколки старых звёзд!
Вы моря будущего! Небеса неизведанные!
Я пловец всех одиночеств, для них мой крючок:
отзовитесь на нетерпение пламени;
мне, рыбаку высокогорному, дайте выудить
моё седьмое, последнее одиночество! —

Здесь, где в лоне морей вырос остров,
за ночь взнесённый жертвенный камень,
здесь под чёрными небесами
зажигает свои огни Заратустра,
сигнальные знаки для заблудших пловцов,
знаки вопроса для знающих ответы...

Это пламя с пепельным чревом —
языки его алчут холодных далей,
оно тянет шею к чистейшим высям,
как змея, выпрямившаяся от нетерпенья, —
вот этот знак я возвёл пред собой.

То сама душа моя пылает:
в ненасытной жажде новых далей
всё вперёд устремляется тихое пламя.
Для чего бежал зверей и людей Заратустра?
Для чего оставил твёрдую почву?
Шесть одиночеств он уже знает,
но даже одиночества моря ему было мало,
острова было мало, и вот на горе́ он — пламя,
и в поисках седьмого одиночества
к небесам забрасывает невод.

О пловцы заблудшие! О древних звёзд осколки!
Вы, моря грядущего! Сокрытые тайны неба!
Здесь ловец одиночеств закинул невод:
так ответьте ж нетерпенью пламени,
поймайте мне, ловцу на горах высоких,
моё седьмое, последнее одиночество!

В полдень жарким было моё солнце.
Тем желанней мне мои пришельцы —
вы, внезапные ветры,
послеполуденные зябкие духи!

Воздух так чужд и чист.
Не метнула ль на меня искоса
свой взор манящий
искусительница-ночь?..
Мужайся, отважное сердце!
Не спрашивай: зачем? — {9} 9 Воздух так ... зачем? — черновой вариант: «воздух становится прохладен и чист; / уже бросает на меня ночь / искоса свой / соблазняющий взгляд: / и даже храброе сердце сомневается / и спрашивает: зачем?»

День моей жизни!
Садится солнце.
И уже позолочен
ровный поток.
Дышит скала теплом:
верно, в полдень на ней
счастье вкушало свой сон полдневный?
Вон оно ещё брезжит
зеленью отсветов над бурой бездной.