Николай Козин - Идентификация во имя России

Преодолевая в себе свою национальную сущность и связанные с ней основы целостного бытия, нас охватывает идентификационная истерика по поводу всех ценностей нашего национального существования. Мы начинаем жить парализующей наше самосознание идентификационной верой в то, что мы носители неправильной истории, не состоявшейся культуры, больной духовности, и только отказ от них способен вернуть нас к исторической норме. Но это именно та «норма», которая окончательно истощает наши души. Так в своей собственной истории мы становимся изменниками всему, чему только можно изменить. Мы начинаем испытывать странное сладострастие, насилуя самих себя чрезмерными требованиями к своей истории и культуре, и, как правило, с ценностно-смысловых позиций иных культур и цивилизаций. И, как следствие, отношение к ним перестает быть национально мобилизующим переживанием.

При этом никто не будет спорить с тем, что в нашей истории немало явлений, в высшей степени достойных критического отношения. Но под знаменем критического переосмысления мы допускаем нигилистическое ниспровержение всей нашей истории и чуть ли не всей нашей культуры. Так мы лишаем себя памяти осознания русских свершений в истории и вслед за этим исторического самоуважения.

Мы начинаем жить тотальностью смыслоотрицания всего в пространстве нашей истории и культуры. Так мы приходим к фатальному ослаблению современности и в ней — нашего национального «я». Выход из такого состояния очевиден. Каждый человек держится за свое «я», и до тех пор, пока за него держится, он — человек. Так и нация должна держаться за свои идентификационные сущности — свое национальное «я», и до тех пор, пока за него держится, она — нация.

Покинув почву национального в истории, мы готовы на какое угодно обращение с собственным прошлым, готовы к любым спекуляциям и манипуляциям. И поскольку прошлое больше не воспринимается как свое, мы начинаем жить сознанием радикальной испорченности нашей истории. При этом нас хотят навсегда приковать к нашему «позорному прошлому», не позволяя удержаться на почве возвышенного, закрепленного к истории идеала. Мы, таким образом, теряем веру в себя и в свою собственную историю, начинаем сомневаться в том, что не подлежит сомнению. Мы начинаем страдать от избытка истории, многократно усиленной критическим разложением ее основ. Становясь в радикальную оппозицию к самим себе, мы становимся слишком последовательными в полной хаотизации явлений своей жизни и истории. Воистину, в таком своем качестве нам надо искать защиты прежде всего от самих себя, ибо мы начинаем жить той частью самих себя, которая нас ослабляет.

Если нация и ее сознание — тождественны, то сегодня мы — больная нация, поскольку являемся носителями сознания, радикально отчужденного от своей национальной сущности. Ведь нам по-настоящему принадлежит только то, что мы осознаем. А мы, похоже, в полной мере не осознаем ни своей культуры, ни своей истории, всего национального, в них присутствующего, — себя как нацию и нацию в себе. Наша национальная сущность существует не столько в нас и для нас, сколько параллельно нам и нашему существованию. Она радикально отчуждена от нашего существования, ибо наше сознание, которое должно было мыслить в национальных терминах, ценностях и смыслах, упорно отказывается связать себя с самой идеей нации и на этой основе стать подлинно национальным сознанием.

Мы превращаемся в нацию, живущую спящей или даже хуже того — хаотизированной идентичностью. И как следствие этого, мы нуждаемся в суровой терапии, и ее суть прозрачна: начать жить, мыслить и действовать исходя и во имя осуществления своего национального начала в истории. Адекватной реакцией на национальную катастрофу, пережитую нами в начале и конце XX столетия, должно стать наше возвращение в собственную историю как в национальную. Мы должны совершить радикальный переворот в ценностях и смыслах нашего существования — вернуться к ценностям и смыслам исторической и национальной России.

И прежде всего к православным истокам нашей культуры и духовности, способным вернуть Россию к ее русской сущности, не к политикоидеологическим, а к более глубоким — локально-цивилизационным основаниям бытия в истории. Только так мы можем прийти к более полному и гармоничному существованию — у нас наконец-таки появится возможность завершить эпоху исторических потрясений, начатую еще октябрем 1917-го и продолженную августом 1991-го, и завершить ее мы можем только одним путем — став русскими в своей собственной истории.

У нас в нашей истории больше нет алиби, которое могло бы оправдать наше бездействие и безмыслие — не быть Россией и не мыслить себя Россией. Здесь уже сама мысль о борьбе означает победу. Для всех, кто идентифицирует себя с русским миром, настало время беспощадной объективности и исторической очевидности -время русской России. Русские имеют право на русскую Россию, а после развала России-СССР имеют это право вдвойне.

История России, как России, должна твориться субъектом, адекватным ее русской сущности. А потому тот, кто находится в конфронтации с этим правом, явно находится за пределами национальной сущности России и в ней — русской нации. Поэтому мы должны научиться отсекать от себя все то, что не является нашей сущностью и противоречит всем формам нашего единства. Ибо мы не можем объединиться и стать едиными, минуя то, что мы, в ряду прочего, прежде всего русские и в таком качестве должны стать небезразличны к тому, что мы — русские: преодолеть безразличие, массово бытующее по отношению к нашей русской сущности, столетие воспитываемое в нас и от имени коммунизма, и от имени либерализма.

И это естественный и абсолютный императив современности, в которой, после распада геополитического и ментального пространства России, сохранение русской сущности России стало основным условием сохранения самой России. Современная Россия находится в критической зависимости от состояния русской этничности, ибо мы живем в пространстве идентификационно разоренного русского мира. Главный разрушительный элемент русской истории оказался идентификационным.Именно его упорное игнорирование в практике исторического творчества превращает нашу историю в гигантскую психиатрическую больницу, в которой мы, ее действующие силы, пытаемся силами нашего сознания окончательно предать русскую сущность России и в ней — русской нации. Это становится одним из главных актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения нашей национальной жизни. Человек достигает низшей точки своей витальности, когда теряет свою идентичность.