Жиль Делёз - Фуко

Предыдущий анализ поставил нас перед лицом весьма своеобразного дуализма Фуко, существующего на уровне знания, между видимым и высказываемым. Однако следует отметить, что дуализм вообще имеет по меньшей мере три смысла: речь идет либо о подлинном дуализме, который отмечает нередуцируемое различие между двумя субстанциями, как у Декарта, или же между двумя способностями, как у Канта; либо речь идет о предварительном этапе, который выходит за свои пределы, эволюционируя в сторону монизма, как у Спинозы или Бергсона; речь также может идти о подготовительном распределении, осуществляемом в рамках плюрализма. Таков случай с Фуко. Если зримое и высказываемое вступают в поединок между собой, то происходит это в той мере, в какой соответствующие им формы, как формы экстериорности, дисперсии или рассеивания, превращают их в два типа "множеств", ни один из которых не может быть сведен к какому-либо единству: высказывания существуют лишь в пределах дискурсивных множеств, а видимости — в пределах недискурсивного множества. И эти два множества раскрываются в сторону третьего множества, множества взаимоотношений между силами, диффузного множества, которое уже больше не нуждается в бипарности и освободилось от каких бы то ни было дуальных форм. Книга "Надзирать и наказывать" непрестанно демонстрирует, что дуализм является следствием молярности или массовости, встречающихся во "множествах". И дуализм силы, по формуле "оказывать воздействие — испытывать воздействие", является лишь признаком в каждом из элементов множества сил, многосторонним бытием силы. Сиберберг как-то сказал, что разделение на два представляет собой попытку разбить множество, которое не является репрезентативным в однойединственной форме [17]. Однако такое деление позволяет лишь отличать одни множества от других. Здесь заключается вся философия Фуко, которая является прагматикой множественного.

Если переменчивые сочетания двух форм, зримого и высказываемого, образуют страты, или исторические формации, то микрофизика власти, напротив, обнаруживает взаимоотношения сил в неоформленной и нестратифицированной среде. Вот почему сверхчувственная диаграмма не совпадает с аудиовизуальным архивом: она подобна априорности, которую предполагает историческая формация. Тем не менее ни под стратами, ни над стратами, ни даже вне их ничего нет. Подвижные, исчезающие и диффузные взаимоотношения сил находятся не вне страт, а являются их внешним. Вот почему a priori истории сами историчны. На первый взгляд, может показаться, что диаграммы зарезервированы за современными обществами: книга "Надзирать и наказывать" анализирует дисциплинарную диаграмму постольку, поскольку она заменяет проявления абсолютистской власти прежнего типа полицейской практикой деления территории на квадраты имманентно социальному полю. Однако так кажется только на первый взгляд: каждая стратифицированная историческая формация отсылает к диаграмме сил, как к своей внешней стороне. Наши дисциплинарные общества проходят через категории власти (действия в ответ на действия), которые можно определить следующим образом: навязывать какую-либо задачу или произвести полезный результат, контролировать какое-либо население или управлять жизнью. Но старые автократические общества можно было определить с помощью других, не менее диаграмматических, категорий: изымать (действие изъятия, направленное на действия или их материальные результаты; сила изъятия, направленная на другие силы), и выносить решения о смерти ("умерщвлять или даровать жизнь", что весьма отличается от установки "управлять жизнью") [18]. Существуют свои диаграммы как для первого, так и для второго случая. Фуко указал еще на одну диаграмму, к которой отсылала скорее церковная община, нежели общество в государстве, диаграмма "пасторская", категории которой он расшифровывал как пасти паству…, как взаимодействие сил, или действие, направленное на действие [19]. Как мы увидим, можно говорить о древнегреческой, римской, феодальной диаграмме… Список бесконечен, как и список категорий власти (и дисциплинарная диаграмма, разумеется, не последнее слово). Определенным образом похоже на то, что диаграммы сообщаются между собой поверх соответствующих страт, под ними или между ними (так, например, "наполеоновскую" диаграмму можно определить как интерстратную, промежуточную между старым автократическим обществом и новым обществом дисциплины, прообразом которой она является) [20]. И именно в этом смысле диаграмма отличается от страты: только стратифицированная формация придает ей ту стабильность, какой нет у самой диаграммы; сама по себе диаграмма нестабильна, подвержена волнению и брожению. Это парадоксальный характер априорности, микровозбужденность. Дело в том, что вступающие во взаимоотношения силы неотделимы от вариаций в соответствии с разделяющими их расстояниями и их взаимоотношениями. Короче говоря, силы находятся в непрерывном становлении, существует некое становление сил, которое дублирует историю, или, точнее, согласно концепции Ницше, обволакивает ее. Получается, что диаграмма — поскольку она обнаруживает множество взаимоотношений сил — является не местом, а скорее, "не-местом": это лишь место для мутаций. Внезапно вещи перестают восприниматься, а пропозиции — высказываться прежним образом… [21]. Диаграмма, несомненно, сообщается со стабилизирующей или фиксирующей ее стратифицированной формацией, а по другой оси — с другой диаграммой, с другими нестабильными состояниями диаграммы, проходя через которые, силы стремятся к мутирующему их будущему. Поэтому диаграмма всегда представляет собой внешнюю сторону страт. Не бывает такого проявления силовых взаимоотношений, которое в одно и то же время не являлось бы выделением единичностей, единичных точек. Дело отнюдь не в том, чтобы при этом что угодно связывалось с чем угодно. Речь, скорее, идет о последовательных тиражированиях, каждое из которых происходит наудачу, но во внешних условиях, детерминированных предыдущим тиражированием. Диаграмма, состояние диаграммы, всегда представляет собой смесь алеаторного и зависимого, как в цепи Маркова. "Железная рука необходимости встряхивает стакан для игры в кости", — сказал Ницше, на которого ссылался Фуко. И, следовательно, сцепление событий осуществляется не через преемственность и интериоризацию, а поверх разрывов и дискретностей (мутация).

Следует различать экстериорность и внешнее. Экстериорность — это все еще форма, как показано в "Археологии знания", и даже две внешние по отношению друг к другу формы, поскольку знание состоит из двух сред: света и языка, видеть и говорить. Внешнее же относится к силе: если сила всегда находится в состоянии взаимодействия с другими силами, то тем самым силы неизбежно отсылают к нередуцируемому внешнему, у которого больше нет даже формы и которое состоит из неразложимых расстояний, через которые одна сила воздействует на другую силу или же сама испытывает ее воздействие. Именно из внешнего одна сила сообщает другим силам или получает от других сил вариативное назначение, существующее лишь на определенном расстоянии или при определенных взаимоотношениях. Следовательно, существует становление сил, которое не совпадает с историей форм, поскольку развертывается в другом измерении. Некое внешнее, отдаленное более, чем весь внешний мир или даже любая форма экстериорности, отныне становящееся гораздо более близким. Как же две формы экстериорности смогли бы стать внешними по отношению друг к другу, если бы не существовало этого более близкого и более отдаленного внешнего? Это и есть "другая вещь", упомянутая уже в "Археологии"… Если же два формальных элемента знания, внешние по отношению друг к другу, поскольку они гетерогенны, находят различные виды исторического согласия между собой и если они предлагают соответствующее количество решений "проблемы" истины, то причина этого заключается в том, что, как мы уже видели, силы работают в другом пространстве, нежели пространство форм, в пространстве Внешнего, как раз там, где взаимоотношения — это "не-взаимоотношения", место — "не-место", а история — становление. В творчестве Фуко статья о Ницше и статья о Бланшо взаимосвязаны или вытекают одна из другой. Если "говорить" и "видеть" — формы экстериорности, то "мыслить" обращается к внешнему, у которого нет формы. [22]Мыслить — значит прийти к нестратифицируемому. "Видеть" означает "мыслить", и "говорить" тоже означает "мыслить", но мышление происходит в промежутке, в разрыве между видением и говорением. Здесь происходит второе пересечение Фуко и Бланшо: процесс мысли относится к внешнему, если только оно, эта "абстрактная буря", проваливается в промежуток между видением и говорением. Обращение к проблеме внешнего — постоянная тема у Фуко, и это означает, что мышление не является лишь проявлением некоей врожденной способности, но должно еще "случиться" с мыслью. Мышление не зависит от прекрасной интериорности, которая соединяла бы зримое и высказываемое, но происходит в результате вторжения чего-то внешнего, что углубляет промежуток между ними и взламывает, расчленяет их внутреннее. "Когда внешнее углубляется и притягивает к себе интериорность…" Дело здесь в том, что внутреннее предполагает начало и конец, происхождение и предназначение, способные совпадать и составлять "все". Но когда существуют только среды и промежутки, когда слова и вещи вскрываются средой, так никогда и не совпадая, то происходит это для высвобождения приходящих извне сил, которые существуют лишь в состоянии возбуждения, перемешивания и перестройки, в состоянии мутации. Поистине это похоже на броски игральных костей, поскольку мыслить — это все равно, что бросать игральные кости.