Чарльз Кули - Человеческая природа и социальный порядок

Они соответствуют и служат побудительным мотивом некоторых устойчивых форм поведения, обнаруживаемых не только у человека, но и у животных; короче говоря, они так глубоко уходят корнями в эволюцию животных, что было бы странно, если бы они не были инстинктивными. Например, человеческий гнев приводит к конфликту противостоящих сторон, выполняя ту же функцию, что и чисто инстинктивный гнев любых соперничающих животных. Страх заставляет нас избегать опасности — точно так же, как и всех животных, которым есть чего бояться, и т. д. Эти инстинктивные эмоции предопределяют не конкретные действия, но ту меру энергии, с которой осуществляются действия, выполняющие специфическую функцию в нашей окружающей среде [3] По-видимому, наряду с наследственными эмоциональными установками должен существовать некий наследственный нервный механизм, связывающий эмоции с различными побудительными стимулами. Некоторые считают это проблемой, но если так, то ее должны решать психологи. Действительно, такие распространенные формы поведения, как личный конфликт, пробуждают специфические эмоции, такие, как гнев, а те, в свою очередь, служат их мотивом — это вопрос непосредственного наблюдения. .

Помимо этих явных наследственных склонностей, существует бесчисленное число других, некоторые из которых, возможно, носят столь же явный характер, но большинство — неуловимы, неопределенны и спорны. Более того, все эти склонности, включая упомянутые, быстро развиваются, трансформируются и переплетаются с социальным опытом, порождая множество сложных чувств и настроений, которые никто не в состоянии удовлетворительно объяснить. Действительно, поскольку они очень сильно изменяются по мере изменения формирующей их социальной жизни, то их невозможно четко определить и исчерпывающе описать. Каждой эпохе и стране присущ свой собственный, более или менее специфический способ чувствования, равно как и свой образ мыслей. В этой области не бывает законченности.

Хотя инстинктивные эмоции, возможно, замешаны во всем, что мы делаем, их роль такова, что мы редко или вообще не можем объяснить человеческое поведение лишь на их основе. В человеческой жизни они вообще не бывают сколь-нибудь значительным мотивом специфических форм поведения, но лишь импульсом, чье конкретное выражение зависит от образования и социальной ситуации. Они действуют только через сложное, социально обусловленное единство мысли и чувства.

Если, например, мы говорим: «Война — это следствие инстинкта драчливости», то произносим фразу, заключающую в себе так мало истины и столь многое игнорирующую, что это делает ее, практически, ложной. Война уходит корнями во многие инстинктивные склонности, но все они трансформированы образованием, традицией и социальной организацией, так что изучать ее истоки — значит, изучать весь процесс общественного развития. А это требует, помимо всего прочего, детального исторического и социологического анализа: едва ли что-либо еще способно так повредить подлинному познанию и рациональному исследованию причин войны, как приписывание им драчливости и развитие этой темы [4] Книга «Социальная психология» профессора МакДаугала (McDougall. Social Psychology), которая появилась через несколько лет после первого издания этой книги, теперь широко известна в качестве образцовой работы в данной области. .

То же самое можно сказать и по поводу ссылки на предполагаемый стадный инстинкт или «стадное чувство» при объяснении множества других феноменов, включая поведение возбужденной толпы, страх одиночества, следование увлечениям и моде, раболепство перед вождями и власть пропаганды. Все это, как и война, требует детального изучения социальных предпосылок. Ссылка на инстинкт, как заметил профессор Финдли [5] An Introduction to Sociology, p. 72. , это «легкий, догматический путь объяснения явлений, причины и следствия которых гораздо сложнее, чем могут себе представить такие авторы». В самом деле, я не знаю никаких свидетельств существования стадного инстинкта, в отличие от инстинктов страха и гнева; и многие считают, что явления, которые призваны объяснить этот инстинкт, вполне могут быть объяснены симпатией и внушением, не требующими какого-то особого инстинкта. Наличие последнего представляется мне постулатом индивидуалистической психологии, нужным ей для поиска каких-то особых мотивов, объясняющих коллективное поведение. Если вы считаете человеческую природу прежде всего социальной, вы в подобных мотивах не нуждаетесь [6] Представление о том, что коллективное поведение обусловлено «стадным инстинктом», кажется, во многом обязано своей популярностью Ницше, который много и в пренебрежительном смысле говорил об этом, чтобы оживить свою антидемократическую философию. . Действительно, среди психологов, психоаналитиков, биологов, экономистов, педагогов и других, кто интересуется инстинктом, но охотно уклонился бы от изучения истории или социологии, широко распространена склонность закоротить поток причинности, направляя его напрямую от инстинкта к социальному поведению, минуя сложную спираль социального процесса, через которую на самом деле он протекает и в котором трансформируется. Это пример общей ошибки, партикуляризма, который заключается в заострении внимания только на одном факторе в сложном целом. Социальные вопросы в силу своей многофакторности таят особый соблазн для такой ошибки, относительно которой никакая бдительность не будет чрезмерной.

Как нам следует понимать отношение разума и инстинкта? Это зависит от нашего взгляда на уже обсуждавшийся вопрос: либо инстинкт — только постоянные модели поведения, либо он может включать в себя еще и инстинктивные эмоции, которые выражают себя в пластичном поведении. Если мы ограничиваемся первым определением, тогда инстинкт и разум исключают друг друга, поскольку сущность разума в том и состоит, чтобы приспосабливать поведение к меняющимся условиям; но если мы примем второе, тогда разум и инстинкт совместимы.

Фиксированные инстинкты не требуют общего контроля: жизнь нажимает на кнопку, а наследственный механизм делает остальное. Но обучаемые инстинкты предполагают учителя. Их необходимо направлять, развивать, координировать и организовать так, чтобы они были эффективны, — а это задача разума. В известном смысле разум — это согласованная работа сознания; это умственная организация, продиктованная требованиями разнообразной и изменчивой жизни человека. Он обращается с грубой энергией инстинктивных склонностей подобно тому, как офицер обращается с новобранцами, обучая и тренируя их до тех пор, пока они не станут единой командой, способной решать любую задачу в любых условиях. Когда мужчина хочет жениться, разум подсказывает ему, как при существующем порядке вещей ухаживать и завоевать избранницу и как удержать ее, завоевав, т. е. руководит сложным поведением, адаптированным к настоящему, но при этом частично еще движимым врожденными эмоциями.