Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

Этот традиционно высокий статус языка в философии, который позволял, скажем, Гегелю в структуре немецкого языка усматривать несомненные следы присутствия и творческой работы саморазвития духа, Марксу и Энгельсу писать о языке - действительности мысли, Ленину - включать историю языка в состав предмета истории философии, подвергается за последние десятилетия крайне противоречивому процессу переоценки, связанному с попытками позитивистского, поведенческого, структурального истолкования языка, с выявлением в процессе таких истолкований группы новых языковых свойств, с философской реакцией на сами эти направления и на полученные новые результаты. От пирровой победы над всеми течениями структурализма в дискуссии 1950 года, подготовившей по правилам диалектики совершенно некритический этап если и не очень бурного, то, во всяком случае, широковещательного развития структуральных, точных, математических методов изучения языка, мы только сейчас приходим в состояние беспристрастности, способности трезво и здраво судить о вещах, которым абсолютно безразличны наши чувства, стремления, позиции, поскольку, и в этом приходится видеть основное достижение последних десятилетий, лингвистам удалось заставить заговорить сам язык, а когда говорят факты, не остается места ни предвзятым позициям, ни глубочайшим убеждениям. К тому же то, о чем говорят факты, звучит в равной степени неожиданно как для тех, которые с самого начала видели в структуралистских увлечениях нечто заведомо обреченное на провал и даже, в меру собственного негодования, пытались пресечь в корне очередное грехопадение философствующих лингвистов и языковедствующих философов, так и для тех, кто вопреки здравому философскому смыслу дал себя увлечь очередному завихрению.

С лингвистикой последних десятилетий произошел типичный для науки и философии казус, когда, скажем, отправляясь на благочестивые поиски гармонии небесных сфер, обнаруживают нечестивые законы Кеплера или, критикуя Кеплера аргументами от Аристотеля, как это сделал Галилей в обоснование превосходства кругового движения через принцип инерции, подкладывают мину и под Аристотеля, и под весь христианский разумный миропорядок, а потом и взрывают ее, что с галилеевой помощью проделал Гоббс. Того же типа ситуация характерна и для современной лингвистики, которая направлялась на поиски одного, а нашла другое, настойчиво стремилась доказать одно и пришла к убедительным доказательствам несостоятельности собственных замыслов. Имеет поэтому смысл начать с краткого анализа событий в лингвистике, чтобы затем уже, с уточненными представлениями о языке, сделать попытку разобраться в проблеме языка и истории философии, языка и истории мысли.

1. НОВАЯ ЕДИНИЦА ЯЗЫКА?

Все мы со школьной скамьи усваиваем премудрость александрийских грамматиков и обычно на всю жизнь утверждаемся в убеждении, что язык - это грамматика и словарь, и все, что связано с языком, укладывается в представление о трех его единицах - о букве (фонеме), слове и предложении. Того же взгляда придерживалась в принципе, да и придерживается еще, лингвистика, традиционно распределяя предметы своего внимания в фонологию, лексикологию и грамматику. За пределами предложения как высшей единицы языка начинается для традиции нечто совсем другое - филология, имеющая дело с вещами тонкими и не всегда понятными, вроде смысла, стиля, художественной формы и т.п.

То новое, что появилось сегодня в лингвистической проблематике и начинает шатать краеугольные камни традиционного языкознания, можно продемонстрировать на элементарных, но, к сожалению, многословных примерах. Решимся на один. Допустим, что нам даны две последовательности грамматически безупречных предложений;

1. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную землю. Его томила жажда, и во всех членах стояла ломота. Конь его, тоже утомленный, распаленный зноем и давно не евший, печально понурил голову. Дорога отлого спускалась вниз по бугру и потом убегала в громадный хвойный лес. Вершины деревьев сливались вдали с синевой леса, и виден был только ленивый полет птиц да дрожание воздуха, какое бывает в очень жаркие летние дни. Лес громоздился террасами, уходя вдали все выше и выше, и казалось, что у этого страшного зеленого чудовища нет конца (Чехов. Встреча).

2. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную землю. Тот, кто утром кофе пьет, никогда не устает. Оба ученых завершили определенные этапы своих исследований в области физики элементарных частиц. Грамматический строй языка изменяется еще более медленно, чем его основной словарный фонд. Сбоку телеги на перекладине висел двадцатифунтовый колокол. Вчера утром "Гемма" вышла в свой первый рейс в Баренцево море.

Существует ли на формальном уровне, без обращения к смыслу, возможность различить, какая из этих двух последовательностей принадлежит к языку, несет формальную печать такой принадлежности, а какая лишь маскируется под язык, не имея к нему отношения? На неформальном уровне все просто, любой интуитивно чувствует, что вторая последовательность - бессвязный набор фраз, который годится разве что для театра абсурда, где как раз и используют подобный квазиязык грамматических упражнений в учебниках иностранного языка. Но с точки зрения научного формализма интуиция здесь совершает запрещенную операцию выхода за рамки хотя и не высказанных, но жестких условий. Если, например, нам в духе задач на "черный ящик" предлагают определить по движению элеронов, ведет ли лайнер летчик или автопилот, то любая, хотя и не запрещенная специально, попытка заглянуть в кабину летчиков будет рассматриваться как нарушение правил научной игры, и нам волей-неволей придется признать, что, судя по движению элеронов, летчик и автопилот неразличимы, в функциональном отношении одно и то же. По тем же причинам, если строго придерживаться правил традиционной лингвистической игры, тексты 1 и 2 с равным правом могут претендовать на принадлежность к языку. Если язык изучается научными методами и высшей единицей его служит предложение, оба текста заведомо принадлежат к языку и вскрыть их различие невозможно.

Открытием современной лингвистики, от которого она, кстати говоря, старается всячески увернуться, является тот факт что задачи типа предложенной разрешимы: можно, оставаясь на формальном уровне, различить, какая из двух последовательностей принадлежит языку, но формализм этот будет принципиально иной "ненаучной" природы. И чем "многословнее" последовательность, чем больше в ней предложений, тем более четко проступает печать формальной принадлежности к языку или к бессмыслице. Ципф (1), который первым обнаружил отнесенные не к слову или предложению, а к связному тексту характеристики, начал с анализа "Улисса" Джойса, текст которого содержит 260 430 словоформ (словарь - 29 899).