Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

Во-первых, парадигматические отношения макроуровня тотальны, то есть имеют и в историческом и в теоретически-содержательном аспекте дело с дисциплиной как целым на всем протяжении ее существования и во всем множестве содержательных различений накопленного знания, тогда как отношения на микроуровне не обладают свойством тотальности: ссылки идут на группу работ, а не на массив в целом и объяснению подлежит здесь частный результат в его отличие от других частных же результатов, а не массив различений в целом.

Во-вторых, оставаясь тотальными или, во всяком случае, стремясь к тотальности, парадигматические отношения макроуровня получают сильнейшее дидактическое ограничение рамками "вместимости" человека, способности человеческой головы "постигать" - различать и удерживать как целостность некоторую сумму исторических или содержательных различений. Любые историко-теоретические построения, образующие дисциплинарную парадигму, не могут быть переданы новым поколениям ученых, не могут транслироваться, если они нарушают принцип "вместимости". На микроуровне в каждом конкретном случае поиска результата, его объяснения через группу наличных результатов и оценки этой группы от результата этот принцип выполняется автоматически: человек не может более того, что он может, то есть найденный результат, объяснение, оценка, раз уж они завершены индивидом, заведомо окажутся в рамках "вместимости" человека. Но именно аддитивность процесса накопления знания на микроуровне, где индивидуальные результаты складываются в растущий массив дисциплинарного знания частными же усилиями индивидов, приводит к тому, что массив знания практически любой дисциплины заведомо превышает "вместимость" любого взятого в отдельности члена живущего поколения дисциплинарной общности.

Это противоречие между микро- и макроуровнем, между трансмутационным "передним краем" и трансляционным "тылом" науки, когда на микроуровне диссоциированные усилия индивидов, приведенные в ассоциацию и единство лишь в актах публикации, позволяют дисциплине постоянно нарушать принцип "вместимости" в процессе кумуляции результатов индивидов и их "вместимостей", а на макроуровне парадигматики "вместимость" заявляет о себе как об условии трансляции дисциплины новым поколениям, придает дидактическому ограничению смысл сжатия дисциплинарной тотальности до пределов "вместимости" индивида. При этом исторический и теоретический аспекты дисциплинарной тотальности, которую транслируют как некий "курс" подготовки дисциплинарных кадров, оказываются в существенно различном положении.

Судя по данным наукометрии (5), "историческое сжатие" непосредственно связано с ранговым распределением цитируемости и с рельефом сети цитирования на данный момент дисциплинарного бытия, как он отмечен последней опубликованной работой. Если историк достаточно эрудирован и компетентен, сжатие идет по пикам цитируемости работ и соответствующим именам авторов. Процесс отбора материала для истории при заданном объеме сравнительно легко формализуем, его можно поручить вычислительным машинам типа "Индекса научного цитирования", которые по заданным критериям (пик цитирования, преемственность, объем различений) всегда могут дать историку оперативную текущую информацию насчет того, как сегодня выглядит с точки зрения работ и имен дисциплинарная история, сохраняющая свойство тотальности при заданном "вместимостью" объеме различений.

Необычным, а для кого-то и спорным здесь может показаться только то, что связанная с постоянно надстраиваемой и меняющей рельеф сетью цитирования история дисциплины теряет свойство окончательности, оказывается столь же преемственно подвижной, как и сама эта сеть, что идея какой-то завершенной и неприкасаемой истории-эталона, к которому можно приближаться или который можно надстраивать, не теряя такой эталонности, - есть несостоятельная и беспредметная идея. Производно от кумуляции знания и от распределения оценок наличного от нового (цитируемость) историю переделывают и перекраивают на всю ее глубину, сохраняя, однако же, связь преемственности между "началом" дисциплины и наличным ее бытием (принцип тотальности). Примером того, как это делается, может служить судьба работ современников и теоретических противников Гальтона и Менделя в биологии. К началу нашего века и в первой его четверти история биологии хорошо знала Гальтона, но не знала Менделя: его окончательно забыли и похоронили в дисциплинарном архиве. Теперь же история биологии невозможна без Менделя, а статус Гальтона значительно скромнее: дисциплина вспомнила о Менделе, когда изменилась ее парадигма. Излишне говорить, что такая историческая реанимация забытых работ и имен была бы практически невозможна, окажись эти работы в свое время в редакционной корзине по соображениям парадигматической несовместимости.

У теоретика значительно более сложное положение. Путь к сжатию - временному исключению "несущественных" работ (их при надобности всегда можно вернуть по сети цитирования и перевести в ранг "существенных") - для теоретика закрыт, поскольку в его ориентирах описания тотальности дисциплины, кроме целостности, непротиворечивости, простоты, существует и ориентир полноты, то есть ему не дано терять, хотя бы и временно, ту или иную долю накопленных дисциплиной содержательных различений. Под давлением требования "вместимости" (простота, "бритва Оккама") теоретик вынужден искать пути более экономной упаковки накопленных различений, независимо от их исторической характеристики - от времени и последовательности их появления на дисциплинарный свет в актах публикации. Ему остается лишь "путь вверх" - путь поисков новых постулатов, концепций, процедур вывода растущей общности. Результаты такого поиска как раз и дают эффект включенности наличных парадигм в новую на правах частных ее случаев.

Совершенно очевидно, что этот процесс "теоретического сжатия" - обобщения путем перевода в дискурс исторически дискретных и исторически же связанных в целостность различений-результатов - столь же подвижен и бесконечен, как и историческое сжатие. Ясно также, что в отличие от исторического сжатия теоретическое неформализуемо и непредсказуемо по тем же причинам, по которым нельзя формализовать или предсказать не состоявшееся еще открытие, деятельность исследователя.

В парадигматической дисциплинарной троице: историк - теоретик - учитель, и в конечном результате ее деятельности: история - теория - курс, достоинство "ликов"-ролей очевидно равносильно. Все тут зависят друг от друга, предполагают друг друга, ограничивают друг друга. Деятельность историка невозможна без теории как суммы представлений о том, что он, собственно, ищет в истории, а при изложении результата он вынужден учитывать дидактические нормы. Теоретик со своей стороны в попытках объяснения теории вынужден идти в историю, а в попытках связного изложения теории следовать дидактическим правилам курса. Учитель вообще неспособен исполнять роль транслятора дисциплины, не зная ее в сжатых формах истории и теории. Из этого не следует, правда, что все три роли должны быть представлены одним индивидом (историк+теоретик+учитель), хотя это и не исключено. Вместе с тем расплывчатость понятия "вместимость" делает, на наш взгляд, весьма маловероятным появление целостных исторических или теоретических дисциплинарных курсов, как и новых парадигм вообще, в процессе коллективного творчества. Хотя примеры таких попыток есть, но их результаты выглядят скорее как энциклопедии, в которых материал несводим к единому, к исторической или теоретической тотальности дисциплины.