Карл Шмитт - Государство и политическая форма

Лоренц фон Штейн говорит в вышедшем в 1848 году приложении к работе «Социализм и коммунизм сегодняшней Франции» (Socialismus und Communismus des heutigen Frankreichs, Leipzig und Wien, 1848, S. 36): буржуазия постепенно раздражается в отношении принципа революции. «Но только не следует заблуждаться. Это раздражение вполне негативно. Она не желает ничего определенного – ни королевской власти, ни диктатуры, ни гражданского правления, – она желает только избежать неопределенности положения. Королевская власть для нее есть ядро новой революции – ее она не хочет. Диктатура есть несвобода – ее она не хочет. Гражданское правление или бессильно, или является аристократией – ее она не хочет». Карл Маркс в серии статей «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» (в «Новой Рейнской газете») и в статье «18 брюмера Луи Бонапарта » (1852) описал внутриполитические и социальные отношения во Франции и высмеял буржуазные партии, которые сами произнесли себе приговор, «отказываясь от единственно возможной формы своей объединенной власти, от самой могучей и самой полной формы своего классового господства – от конституционной республики – и бросаясь назад, к низшей, неполной, более слабой форме – к монархии». Ф. Ю. Шталь в своих лекциях о партиях в церкви и государстве (прочитанных в 1850–1857 годах, опубликованных в 1863 году) говорит о либеральной партии: «Как только доходит до того, чтобы позитивно осуществить идею народного суверенитета, призвать к господству весь народ в равной мере, а также внутри народа не подавлять один класс авторитетом другого, так она избавляется от этой идеи, она призывает к господству только среднее сословие, имущих, образованных, то есть только саму себя. Точно так же либеральная партия утверждает идею равенства в отношении дворянства, в отношении всех сословий как таковых, поскольку она согласно базису революции не может придать никакого органического членения. Но как только доходит до позитивного осуществления равенства, как только класс неимущих должен получить равные с ней права, так она отбрасывает эту идею и проводит политико-правовые различия в пользу состоятельных. Она хочет ценза для репрезентации, залогов для прессы, пускает лишь модных в салон, не относится к бедным уважительно и вежливо, как к богатым. Это полуосуществление принципов революции характеризует партийное положение либералов». Общие систематические выводы о положении либеральной буржуазии встречаются у Штейна в описании реставрации и Июльской революции (Der Begriff der Gesellschaft, Ausgabe von Gottfried Salomon , Bd. I, S. 498). Штейн пытается объяснить противоречия данной системы всеобщей противоречивостью всего живого и в конечном счете все же считает гармонию возможной. Его образ показывает противоречия и балансирования столь ясно, что здесь следует процитировать развернуто: «В частности, если государственно-гражданский конституционный принцип признает личную государственную власть (короля), то он придает данной государственной власти сущность личностного, самостоятельную волю и самостоятельное действие. Если же он, напротив, превращает короля в простого владельца исполнительной власти и делает каждый акт зависимым от одобрения его министерства, тогда он вновь лишает его данного самостоятельного личностного элемента. Если он требует от королевской власти или от самостоятельной государственной власти в какой-либо форме, чтобы она, находясь над партиями общества, руководила их борьбой и не допускала ее переизбытка, тогда он ставит ее над народным представительством в качестве независимого от него элемента сообщества в соответствии с ее понятием и ее высокой миссией. Если он, напротив, законодательно определит, что король должен только исполнять волю большинства, тогда он превращает его в инструмент тех элементов общества, которые смогли завоевать это большинство. Если он выдвигает королевскую власть как абсолютно неприкосновенное и как источник всех государственных властей, тогда он лишает народное представительство права наказывать за злоупотребления властью, какие только существуют, поскольку ее неприкосновенность превращает нарушение права в ненарушение. Если король присягает конституции и признает ее как право народа, он противопоставляет неприкосновенности короны вторую неприкосновенность конституции – право, которое является неприкосновенным, и все же его нарушение не должно преследоваться как нарушение права в отношении того, кто его осуществит. Поэтому этот краеугольный камень конституционного уложения действительно есть (чтобы не сказать абсолютное противоречие) все же абсолютно неразрешимая идея. Ни один человеческий разум не является достаточно острым, чтобы понятийно разрешить данное противоречие и юридически провести границу, которая уже не содержала бы никакого противоречия слева и справа».