Юлиус Эвола - Фашизм: критика справа

Однако отметим, что чёрные рубашки, чёрные куртки [22] Элемент униформы в фашистской Италии, (прим. перев.). и прочее не имеют никакого отношения к вышесказанному. Скорее они связаны с теми сторонами режима, которые имели пародийный, принудительный характер и были обусловлены ранее упомянутой структурной раздвоенностью, отсутствием чувства меры. Поэтому в подобных случаях, связанных с конкретными историческими обстоятельствами и, следовательно, выходящих за рамки нашего исследования, довольно сложно отделить положительное от отрицательного.

Из сходных соображений мы не будем рассматривать и проблему фашистского «милитаризма», о котором, как мы видели, не «побоялся» говорить Муссолини (возможно, излишне увлекшись). Действительно, чаще он предпочитал говорить о «сильной нации», что далеко не равнозначно «милитаристской нации». Естественно, сильная нация должна обладать военным потенциалом, чтобы использовать его в случае необходимости и внушать уважение другим народам. Она должна предусматривать как возможность обороны, так и нападения, в зависимости от обстоятельств; но это ещё не означает «милитаризма». Истина заключается в том, что полемистам демократической и «социальной» направленности выгодна подмена «воинского» — «милитаристским». Тем самым они направляют свою атаку против ранее перечисленных нами общих ценностей, вовсе не обязательно связанных с войной: дисциплины, чувства чести, активной безличности, ответственности, умения повелевать и повиноваться, презрения к болтовне и «дискуссиям», мужественной солидарности. То есть ценностей, основанных на подлинной свободе — свобода для свершения деяний, достойных труда и ведущих за рамки буржуазного «процветания» и растительного существования, не говоря уж о пролетарском «трудовом государстве».

Поэтому в «освобожденной» Италии (освобожденной в первую очередь от задачи по поддержанию высокого напряжения и дисциплины, или этики «воинского» типа, которую, пусть даже в спорной форме, ставил перед страной фашизм, и каковая, к сожалению, оказалась не по плечу большинству итальянцев, вследствие свойственных им наклонностей), прежде всего, постарались подорвать доверие к тем ценностям прошлой традиции, которые сохранились почти исключительно в армии, да и то в довольно урезанном виде. В результате мы имеем «гуманное» отношение к «отказникам», число которых возрастает с каждым днём, как следствие абсурдной идеологии Нюрнберга, узаконившей не просто право, но и обязанность солдата и офицера отказываться от выполнения приказа и нарушать воинскую присягу всякий раз, когда ему это подсказывает личное мнение.

Кризисная ситуация, с которой столкнулся фашизм «двадцатилетнего» периода, предоставила благоприятную возможность преодолеть компромиссное решение, принятое первым коалиционным правительством. Настоятельно встал вопрос о переустройстве системы представительства и реформе самого правительства. Отсутствие теоретических разработок заставило пойти путём проб и ошибок и лишь по прошествии определенного времени парламентская реформа увенчалась созданием нового корпоративного парламента.

«Палата депутатов устарела сегодня даже в самом своём названии — заявил Муссолини в 1933 г. — Этот институт, перешедший нам по наследству, — чужд нашему мышлению». Она «принадлежит миру, разрушенному нами; она возможна только в условиях многопартийности, при которой чуть ли не каждый почитает себя обязанным критиковать власть по всякому поводу и даже без оного. С тех пор как мы отменили многопартийность, Палата депутатов лишилась своего основания». Муссолини считал, что парламентаризм, «как система представительства, порождённая определенным идейным течением, отныне исчерпал себя в своём историческом цикле». Очевидным подтверждением абсурдности самой системы парламентаризма, неразрывно связанной с демократией, для него было то состояние, до которого докатился парламент в Италии и других странах. Особенно ярким примером стала Франция, где на смену политику пришёл политикан, где воцарились некомпетентность, коррупция и безответственность, где правительство не имело никаких гарантий стабильности, учитывая характер, присущий «пустому государству», то есть государству, лишённому субстанциального центра, неподвластного влиянию исторических обстоятельств.

Строго говоря, проблема имела тройной аспект: во-первых, выборного принципа вообще, во-вторых, принципа представительства и, наконец, политического принципа иерархии. Хотя фашизму удалось решить проблему лишь частично, с нашей точки зрения предпринятые им меры заслуживают положительной оценки.

Сегодня мы привыкли увязывать принцип представительства и саму концепцию парламента исключительно с системой абсолютной демократии, основанной на всеобщем равном избирательном праве. Однако, это право абсурдно и порождено, прежде всего, индивидуализмом, который в сочетании с чистым критерием количества, числа определяет современную демократию. Мы говорим об индивидуализме в отрицательном смысле, для которого индивид является абстрактной, атомистической единицей, а не «личностью» (то есть существом, обладающим особым достоинством, особым качеством и отличительными чертами). Равенство голосов отрицает и умаляет достоинство личности, поскольку голос великого мыслителя, князя церкви, выдающегося юриста или социолога, крупного полководца уравнивается с голосом безграмотного ученика мясника, полуидиота или первого встречного, легко поддающегося влиянию толпы или голосующего за того, кто ему платит. Какой может быть «прогресс» в обществе, где подобное положение дел считается вполне естественным? В лучшие времена эта нелепая система вызвала бы лишь насмешки или изумление.

По самой своей природе принцип демократического представительства не способен обеспечить главенства общего интереса, особенно в том случае, если он имеет трансцендентное, «политическое», а не «социальное» содержание; последнее противоречие было разъяснено нами чуть выше. Индивид может иметь лишь частные, в лучшем случае групповые интересы. Кроме того, учитывая нарастающий материализм современного общества, эти интересы обретают всё более экономический, физический характер. Следовательно, тот, кто желает заручиться поддержкой «большинства», то есть количества, вынужден подчиняться соответствующим условиям и отстаивать (хотя бы для видимости) в своей предвыборной программе — как личной, так и партийной — низшие интересы.

Более того, в системе парламентской демократии всевозможные индивидуальные и социальные интересы, сами по себе не имеющие политического характера, подвергаются «политизации». Демократические партии не ограничиваются ролью простого представителя групповых интересов. В тактических целях они вступают в соперничество или состязание на звание лучшего защитника интересов той или иной группы избирателей, однако, на деле каждая из них имеет своё политическое измерение, то есть собственную идеологию. Они не признают высших потребностей или интересов, действуют в «пустом государстве», стремясь лишь к захвату власти, что приводит к крайне хаотичной и неорганичной ситуации.