Владислав Бугера - Сущность человека

Герман Роршах приводит в своей книге «Психодиагностика» довольно типичный пример такой скрытой шизофрении [561, с. 199–201]. Пациентка была подвергнута знаменитому тесту Роршаха («тест чернильных пятен») — и вот что пишет великий психодиагност как о результатах тестирования, так и о самой пациентке:

«Экспериментальные данные этой пациентки были поразительными. Многие годы она занимала довольно ответственный пост, к врачу пришла лишь после того, как работа стала для нее невозможной и появились „нервные“ страдания. Тип переживания является эгоцентричным, экстратенсивным. Но способ подачи ответов, неоднократное появление включенности Я, повторное толкование пятен как реально существующих предметов, аффективная окрашенность ответов — все это намного больше соответствует интроверсивному типу. Такие отношения можно встретить у больных эпилепсией и шизофренией. Для эпилепсии характерно большее конфабулирование, наличие персевераций и кинестезий. Так что речь может идти только о шизофрении. Об этом говорят также Дд 25 , застревание на сексуальной тематике, запутанная последовательность, большая изменчивость ответов и склонность давать абсурдные и абстрактные ответы. Из полученных данных кто-то может даже сделать вывод об уже запущенном, годами длившемся заболевании, перешедшем в явно шизофреническое слабоумие. Но верно будет только одно: пациентка перестала находить общий язык со своим окружением, упрямо идя своим собственным путем, легко впадая в ипохондрическое и тревожное состояние и столь же легко беря на себя роль кляузницы. Нужно, кстати, добавить, что отец пациентки уже много лет болеет шизофренией, давно перешедшей в шизофреническое слабоумие 26 .

Это только один из примеров, где неопытный диагност может перепутать латентный психоз с явным, с тем, который проявился реально. Сравнения с приводимыми позднее примерами шизофрении показывают, что некоторые явные психозы оказываются более похожими на данные, получаемые у нормальных людей, чем у испытуемых с латентной шизофренией » [561, с. 201].

Приведем еще парочку свидетельств как зарубежных, так и наших, отечественных психиатров:

«Слово „шизофрения“ почти у всех вызывает мрачные ассоциации, а между тем эта болезнь не всегда протекает тяжело и не всегда делает человека неработоспособным. При благоприятном развитии шизофрении многие не знают, что они больны, и в течение всей своей жизни никогда к психиатру не обращаются. Они слывут просто немного странноватыми, немного чудаковатыми людьми, не очень общительными, не склонными ходить в гости или принимать гостей у себя. Их друзья немногочисленны, знакомства они заводят осторожно и с выбором. Очень часто они чем-нибудь увлекаются, порой чрезмерно. Иногда какая-нибудь удивительная страсть является главным стержнем их жизни. Эмоционально они холодноваты. Если любят кого-нибудь, например престарелых родителей, то все это скорее умом, чем сердцем: они выполняют свой долг, так как понимают, что родителей надо почитать, уважать, о них необходимо заботиться. Они делают это добросовестно, их ни в чем нельзя упрекнуть, но теплоту их отношения к родным трудно заметить или почувствовать. В то же самое время нельзя сказать, что они бесчувственны совершенно: они привязаны к родным, к друзьям, но не так, как они были привязаны к ним до заболевания. (Однако в жизни встречается немало эмоционально холодных людей, которые вовсе не страдают шизофренией.)

Одной из бросающихся в глаза странностей иногда становится манера одеваться — пристрастие к особым костюмам, порой вышедшим уже из моды, порой отличающихся от общепринятых своей надуманностью, вычурностью, „неповторимым своеобразием“.

Кроме замкнутости, нелюдимости, такие люди чрезмерно подозрительны, настороженны, недоверчивы, склонны во всем видеть какой-то подвох со стороны посторонних и близких, постоянно опасаются какого-нибудь несчастья или неприятности. Они подмечают всякие ничего не значащие мелочи, придают им особое значение и истолковывают их как проявление недоброжелательности по отношению к ним. Стараться убедить их в том, что этим мелочам никто не придает никакого значения, что если они и действительно имели место, то это не было сделано специально, как они это утверждают, очень трудно. Чем больше их убеждают, тем больше они упорствуют в своих неправильных умозаключениях, часто принимающих сверхценный, то есть приближающийся к бредовому, и даже настоящий бредовый характер. Чаще всего это идеи преследования, ревности, само собой разумеется, необоснованные, не отражающие истинного положения дела, а только отвечающие представлениям их носителя. Сначала „предположив“, а потом „убедившись“ в своих ложных заключениях, эти люди нередко принимают неправильные решения: ссорятся с родными, разводятся с женами, уходят с работы и делают тысячи других глупостей с точки зрения здравомыслящего человека, но „совершенно правильных“ с их болезненной точки зрения. Их суждения часто безапелляционны, негибки, слишком прямолинейны, порой несуразны, неадекватны. Тем не менее, они спокойно живут, часто хорошо работают и никогда не попадают в психиатрическую больницу. Где-то в глубине души они по временам сознают, что им не мешало бы обратиться к психиатру, но если вы им об этом скажете, то сразу же превратитесь в их заклятого врага, отношение к вам немедленно и кардинально изменится. Им часто не удается создать семью. С одной стороны, они недостаточно эмоциональны, не умеют вызвать ответную любовь, с другой, робки, нерешительны и часто „не смеют объясниться“. Наконец, им представляется исключительно трудным перестраивать свою жизнь, у них не хватает на это энергии, запасы которой весьма ограничены. Жизнь проходит на работе и дома, в своей комнате, которой ограничиваются их интересы. Выход в настоящую жизнь их пугает и становится просто трудным и невозможным. Они быстрее утомляются, так как им приходится тратить много энергии на преодоление своих болезненных симптомов» [766, с. 189–191].

«Только в самых тяжелых случаях истериков помещают в клинику, так что психиатры видят только самые безнадежные и дегенеративные формы заболевания. Такой контингент больных, разумеется, должен вести к формированию предвзятой точки зрения. Если вы прочитаете описание истерии в учебнике по психиатрии и сравните его с истерией реальной, как она представлена в приемной терапевта, вы вынуждены будете признать, что это не одно и то же. Психиатр же наблюдает только самую малую часть истериков, и только самых тяжелых. Но кроме этого имеется бесчисленное количество легких больных, которых никогда не помещают в клинику, и это случаи самой настоящей истерии. То же самое относится и к dementia praecox. Существуют легкие формы данного заболевания, далеко превышающие по численности тяжелые, при которых больного помещают в клинику. Пациентов с неострой формой никогда не госпитализируют. Им ставят такие расплывчатые диагнозы, как „неврастения“ или „психастения“. Как правило, врач общего профиля не осознает, что неврастения его пациента — это не что иное, как легкий случай ужасного заболевания, называемого dementia praecox, с почти безнадежным прогнозом 27 . По той же причине он никогда не станет считать свою истеричную племянницу лгуньей, притворщицей и морально неустойчивой особой, как это описывается в учебниках по психиатрии» [763, с. 228–229].