Владислав Бугера - Сущность человека

Что отсюда следует? А то, что чем меньше примесей отношений индивидуального и коллективного управления внутри авторитарно управляемой группы, чем в большей степени команды, отдаваемые начальниками разных рангов, направлены на достижение поставленных верховным начальником целей, тем ближе к 100% степень причастности верховного начальника к управлению совокупной деятельностью всех членов группы, а также к собственности на рабочие силы членов группы и на средства деятельности последней. В свою очередь, это означает, что, например, реальный верховный собственник любого капиталистического предприятия, феодального поместья и т. п. всегда причастен к управлению этими организациями и к собственности на них более, чем на 50% — даже в тех случаях, если он занимается управлением этой своей собственностью в среднем по 5 — 10 минут в месяц.

До сих пор мы говорили о «верховном начальнике и собственнике» как об одном человеке. Однако эту роль может играть и группа людей, отдающая своим подчиненным команды как более-менее единое целое. При подсчете причастности отдельных членов этой малой группы к управлению подчиненной им большой группой и к собственности на нее важно не преувеличить степень единства малой руководящей группы : надо рассматривать ее не как монолит, но включить ее внутренние отношения управления и собственности в общую систему отношений управления и собственности, существующую внутри всей большой группы.

(17) Насколько долго — зависит от того, о какой группе и вообще о какой конкретной ситуации идет речь. Одно дело, когда мы рассматриваем развитие какой-нибудь фирмы, и совсем другое — когда рассматриваем развитие человечества…

(18) Вообще говоря, то, что исторический материализм явился закономерным и необходимым плодом истории человечества (причем именно всей истории человечества, в первую очередь — экономической и политической истории, и лишь среди прочего — истории философской мысли), следует из того факта, что немало людей до Маркса и Энгельса высказывали более или менее ясно осознанные догадки вполне в духе исторического материализма — причем это были не столько философы, сколько имеющие более непосредственное отношение к социальной практике люди. Такие, например, как историк Ибн Хальдун или практикующий политик Петр Первый. Последний — в споре с идеалистом Лейбницем, доказывавшим ему, «что, не положив основания перемен во нравах народных, образование его не может быть прочно» — резонно (и вполне в духе исторического материализма) возражал, «что нравы образуются привычками, а привычки происходят от обстоятельств. Следовательно, придут обстоятельства, нравы со временем сами собою утвердятся» [611, с. 711].

Правота практика Петра в споре с болтуном-теоретиком Лейбницем доказывается историей и по сей день. Вот один из современных, близких нам примеров. Нынешние единомышленники Лейбница полагают, что все беды России — от порчи нравов, и избавиться от бедствий можно, лишь начав с исправления нравов россиян (таков, например, американский журналист и писатель Дэвид Саттер, излагающий свои размышления на эту тему в своей книге «Тьма на рассвете: Возникновение криминального государства в России» [см. 578, с. 235–238, 287, 292–295]. Следует подчеркнуть, что эта книга настолько информативна, что ее высокая научная и публицистическая ценность лишь ненамного уменьшается саттеровскими моралистическими разглагольствованиями). Если исходить из этой точки зрения, то следовало бы ожидать от той волны религиозности, которая захлестнула СССР еще до его распада и затопила постсоветское пространство, исправления нравов — и, соответственно, решения экономических и политических проблем, уменьшения количества преступников и наркоманов и т. п. Однако что же мы видим? Проповедники самых разных конфессий, и прежде всего — традиционных местных религий, все громче и надоедливее проповедуют необходимость следования моральным нормам при активной поддержке бизнесменов и госаппарата (последнее в первую очередь относится опять-таки к священнослужителям таких крупнейших, привилегированных религий, как православие, ислам, буддизм и иудаизм); их проповеди пользуются популярностью, число искренне и глубоко верующих людей пока что возрастает— а нравы между тем становятся все хуже и хуже, в том числе и среди самих искренне верующих . Преступников и наркоманов становится все больше; ценность человеческой жизни отнюдь не повышается; простые люди выживают — или погибают — каждый в одиночку, без надежды на помощь со стороны общества. Моралистические проповеди помогают россиянам от их бед, как мертвому припарки…

Отсюда следует вывод: сперва надо в корне изменить обстоятельства жизни людей, систему общественных отношений — и только тогда станет возможно заняться исправлением нравов.

(19) Один из примеров того, к чему с необходимостью приводили до сих пор подобные попытки, был описан в контрреволюционной статье Н. Н. Оглоблиной «Отголоски смуты», опубликованной в октябрьском номере «Исторического вестника» за 1912 г.:

«На одной из подмосковных фабрик был проделан опыт передачи ее в руки пролетариата. Это происходило в разгар Московского мятежа в декабре 1905 г. Рабочие этой фабрики прогнали хозяина, техников, мастеров, приказчиков, словом все фабричные власти. Фабрика была признана «собственностью рабочих», которые решили сами вести все дело «на новых началах». Новые хозяева сейчас же выбрали своего «директора», своих техников, мастеров и т. д. Все это были простые рабочие из самых горластых «крикунов», очень решительно рекомендовавших себя на самые ответственные посты. Они быстро вошли в роль «начальников», но сейчас же обнаружили свою полную техническую несостоятельность. Дело сразу же захромало, машины стали портиться и не давать надлежащих результатов, товару получалось мало и очень скверного качества, лопнула трудовая дисциплина. Новое «начальство» потеряло всякую власть над рабочими, сознавшими себя «хозяевами» … рабочие вели себя очень «свободно», приходили на работу, когда хотели, уходили, когда вздумается, на фабрике больше болтали и болтались, чем дело делали. Доморощенное «начальство» попробовало подтянуть «хозяев», но те так окрысились, что пришлось махнуть рукой на все… К концу второго дня плачевные результаты «пролетарской работы» до того били в глаза, что «хозяева» возмутились и прогнали свое выборное «начальство». Новых охотников не нашлось: все уже были напуганы наступившей анархией и не знали, как ее прекратить… Третий день существования «пролетарской» фабрики прошел в полнейшей анархии… Фабрика остановилась. На другой день полетели гонцы к «варягам», с обычным демократическим челобитьем… Вернулся восстановленный «капиталист», вернулась «интеллигенция» — техники и т. д., и работа пошла своим нормальным ходом. Три дня поцарствовал «пролетариат» на фабрике и сам отказался от своих царственных прав, отказался, после горького опыта, совершенно добровольно и вполне сознательно» [цит. по: 32, с. 31].