Александр Богданов - Приключения одной философской школы

При всем желании, я для такого умонастроения не могу найти никакой иной характеристики, как назвать его рабьим .

Итак, никаких попыток бороться с эмпириомонизмом на философской почве со стороны школы Бельтова не было. Но она получила неожиданное подкрепление извне, и ту самую критику, какую должна была бы дать она, выполнил эмпириосимволист Юшкевич (первоначально — в журнале «Книга», 1907 г.).

Я не буду останавливаться на одном явном недоразумении этого критика, которое он, вероятно, и сам теперь признает, — будто у меня не один, а два разных способа сводить к монизму связь «физического» и связь «психического»: с одной стороны соотношение индивидуальной и социальной организации опыта, с другой стороны — теория «подстановки». Уже того, что мною изложено в этой статье, достаточно, чтобы видеть, что тут один метод, а не два: самая «теория подстановки» основана именно на сопоставлении индивидуального и коллективного типа организации опыта.

Главное возражение П. Юшкевича направляется против теории «подстановки»; он находит, что это «панпсихизм», и притом в самом идеалистическом смысле. По его мнению, те «непосредственные комплексы» или «явления в самих себе», о которых говорит теория подстановки, — это просто психические комплексы. Он считает «схоластической тонкостью» мое указание на различный тип организации психических комплексов с одной стороны, и тех комплексов, какими являются «в самих себе» неорганические тела или процессы — с другой (в первом случае связь ассоциативная, во втором ее нет; в первом случае — отнесение к индивидуальному субъекту, во втором — ни к какому субъекту, а только ко вселенной в целом). — «Но дело, ведь, в том, — говорит критик, — что „непосредственные“ элементы г. Богданова лежат на одной линии бытия с „психическими“ комплексами: они только до последней степени упрощенные и опустошенные психические комплексы» («Книга». 1907, № 21, стр. 4). И дальше он делает вывод, что у меня «психическое пожирает физическое», так как и физическое оказывается «отражением» непосредственных (т. е, по мнению критика, психических) комплексов в социально-организованном опыте.

«На одной линии бытия» — аргумент, на вид очень сильный. Но как же быть, если для всякого действительного монизма и «линия»-то бытия всего одна? Ведь на той же «линии бытия» лежит для меня и физический опыт. В чем разница между «психическим» и «физическим» для самого Юшкевича, позитивиста школы Пуэнкаррэ? В типе связи элементов, как и для Маха, и для меня. «Элементы» сами по себе нейтральны, не физические и не психические. Психическая связь вполне определенная — «ассоциативная». Если этой связи нет, а имеются комплексы, связанные иной, несравненно более простой и элементарной связью, связью по типу отличающейся от психической в массе случаев не меньше, а больше , чем психическая отличается от физической, то каким образом позитивист может говорить: а все-таки это психическое, только упрощенное и опустошенное. Почему он тогда не скажет, что и психическое есть только «упрощенное и опустошенное» физическое? Можно, конечно, сказать, что напр., неорганические вещества суть «упрощенные и опустошенные» живые тела; в иных случаях это выйдет и верно; но исторически-то ведь живые тела произошли из неорганических, а не наоборот. Точно также исторически психика, для меня, произошла из неорганизованных комплексов, путем их организации, дошедшей до определенного типа, а не наоборот. Как же можно эти исторически-первичные комплексы считать просто «опустошенной и упрощенной» психикой?

Если свое представление о связи этих первичных комплексов мы всего легче можем получить, мысленно дезорганизуя связь психическую и устраняя в ней ее отличительный, конститутивный признак — «ассоциативный» характер, то это наиболее удобный путь потому, что она есть связь низшего типа, чем «физическая», и от нее спускаться вниз удобнее.

Может быть, критик выразился неясно, а «идеалистическим» ему кажется самый метод подстановки, который первоначально применяется именно по отношению к людям, как способ понимания их «психики»? Но увы! этот же самый метод, пройдя известную эволюцию, создал и «материализм»: подстановка «материи» под видимость явлений есть только преобразованная форма той же самой, первоначальной подстановки. Надеюсь, из-за этого Юшкевич не станет обвинять материалистов в идеализме…

Все дело в том, что к мировоззрениям, берущим за исходную точку мир элементов опыта , и считающим «физическое» и «психическое» лишь типами связи этих элементов , к таким мировоззрениям старые понятия философского материализма и идеализма просто неприменимы . И в особенности неприменимы они к эмпириомонизму, для которого и психическая, и физическая связь элементов — только эпизоды в развитии форм и типов организации элементов в комплексы Universum'а.

Итак, в общефилософских вопросах вместо Бельтовской школы, но в ее духе выступил эмпириосимволист, — приключение само по себе довольно оригинальное. Особенно оригинально здесь то, что если, подобно Юшкевичу, считать возможным применение понятия «идеализм» к школам, стоящим на почве «мира элементов», то сам Юшкевич окажется самым несомненным и чистым идеалистом в духе Платона. В самом деле, ведь для него «реальность» — это эмпириосимвол , т. е. некоторая сумма элементов, связанная по типу символа («Очерки по философии марксизма», сборник 1908 г., стр. 188). Символ же есть идеологическая форма , и значит «реальность» у Юшкевича имеет идеологический характер — «идеализм», очевидно, крайний.

Эти строки уже были написаны, когда мне удалось познакомиться с новой книгой Юшкевича — «Материализм и критический реализм». В этой книге он, между прочим, повторяет, в более развитой форме, ту критику подстановки, которую я сейчас разобрал; существо дела остается то же, и я могу по этому пункту пока ограничиться тем, что сказано. Но любопытен способ, которым Юшкевич пытается защитить себя от упрека в Платонизме. В жизнь свою я не видал более слабой самозащиты, более безнадежной. Он принужден согласиться с тем, что «эмпириосимвол» есть абстракция , т. е., как я сказал выше — форма идеологическая. «Но, — говорит он, — дело в том, что есть абстракции и абстракции. Не всякая абстракция уже тем, что она абстракция, есть нечто невесомое, призракоподобное, „субъективное“. Как маховские элементы являются физическими или психическими в зависимости от той связи, в какой их берут, так можно это сказать и о тех эмпириосимволах, из которых, по предлагаемой теории, строится мир»… И далее он поясняет: «Если „мысль“ о законе Ньютона (или вообще о каком-нибудь законе природы) отличается от закона „самого по себе“ только направлением исследования, только точкой зрения, то почему не может быть того же самого, напр., с моей „мыслью“ о материи, с моим эмпириосимволом матери? Взятый объективно, эмпириосимвол будет обладать протяжением, весом, и вообще всем, что полагается научно иметь материи; в субъективной связи это будет, конечно, непротяженная, невесомая и т. д., „абстракция“» (стр. 180–181).