Реми Хесс - 25 ключевых книг по философии

Так Башлар показал, что привлекательность универсального сбивает нас с истинного пути точно так же, как привлекательность частного. Такое высказывание он подтверждает также изучением губки — это пример словесного препятствия. Здесь еще раз автор разоблачает засилье принципа единого объяснения, порой сведенного к простому изображению, а то и просто к слову Так, губка у Декарта оказывается столь общей эвристической категорией, что уводит автора Рассуждения о методе в сплошные дебри «метафизики губки».

Башлар предупреждает о двух других препятствиях на пути научного знания: философские системы толкования, обобщенное видение мира, как, например, рассматривалась Природа в XVIII веке, и допущение наличия общей структуры, переносимой из одной области в другую, например аналогии, которые некоторые авторы смогли провести между космологией и структурой металлов. Надо быть очень осторожным с этими сверхопределениями, которых великое множество в истории формирования научного знания. Среди них можно назвать такие, как естественность, полезность, общая понятность базовой категории (электричество к 1780 году)…

Сущностное препятствие

Сущностное (или реалистическое) препятствие является одним из самых архаических и, следовательно, одним из самых сложных препятствий, мешающих доступу к научному знанию! Это склад ума, который нацелен на выяснение свойств существ путем постоянного обращения к сущности, другими словами, к «мифу внутреннего содержания» или к «мифу глубинной сути». Центр, сердце является очагом постоянного процесса оценки: «В сущности есть внутренний мир». В качестве примера Башлар приводит соль (в XVII веке она встречается повсюду): «Если бы соль добывалась из стропил, брусов и балок, то все превратилось бы в пыль. То же самое я скажу о железе, стали, золоте, серебре и всех металлах», говорит Бернар де Палисси… «без доказательств», добавляет Башлар. Он подвергает такое отношение психоанализу «чувства обладания» или «комплекса Гарпагона».

Анимистическое препятствие, которому в книге посвящается вся восьмая глава, является тому естественным основанием. Оно заключается в бессознательном навязывании своей любимой модели человеческого тела всем остальным природным явлениям. Башлар показывает, например, как пищеварение управляет историей химических и биологических объяснений (глава 9). Но миф зарождения еще более неисправимый. «Бытие и обладание — ничто относительно становления». Миф зарождения взаимодействует со всеми научными приемами: так, достаточно, чтобы два различных тела вступили в химическую реакцию, чтобы им тотчас же присвоили сексуальную роль (глава 10). Кислота, например, активна и играет мужскую роль. Основание — пассивное — играет женскую роль. Пусть продуктом является нейтральная соль, это не должно беспокоить здравый смысл, ибо он точно знает только одно положение: разве не говорил Бергаав еще в XVIII веке о «солях-гермафродитах»?

Этот перенос полового влечения на объективные факты является постоянным в истории науки, которая вполне серьезно считала, что видит, например, сексуальность минералов. Причиной тому тот факт, что, человек проецирует себя на природу, видит мир сквозь «призму своей высокой ответственности прародителя и носителя бессознательного». Воспитатели еще более стимулируют эту тенденцию: «Они не ведут учеников к знанию предмета, они ничего не делают для того, чтобы снять сомнения, которые возникают в любом уме перед необходимостью скорректировать свою собственную мысль и выйти за свои рамки, чтобы найти объективную истину».

Препятствия на пути качественного знания

В области качественных знаний имеются многочисленные западни и препятствия на пути формирования научного знания.

«Мы непременно ошиблись бы, если бы посчитали, что количественному знанию не грозят в принципе опасности, подстерегающие качественное знание. Нельзя согласиться с тем, что величина является объективной, ведь как только мы отойдем от обычных предметов, мы начнем соглашаться с самыми невероятными геометрическими определениями».

Опасными являются неверные уточнения, экспериментальные ошибки, очарование быстрыми измерениями: «Излишество в уточнении в области количества очень точно соответствует излишеству в живописности в области качества». Если принять, что цифровая точность — это часто бунт чисел, то живописность, как сказал в свое время Бодлер, — это бунт деталей. И в этом можно разглядеть один из самых явных признаков ненаучного духа даже тогда, когда этот дух претендует на научную объективность. Башлар поясняет, что забота о точности приводит некоторые умы к постановке незначимых проблем. Например, отец Мерсен говорит: «Прошу сказать мне, насколько больший путь проделает человек ростом шесть футов головой, нежели ногами, если он совершит путешествие вокруг земного шара». Башлар показывает, что, учитывая неточность знаний того времени о земной окружности, вопрос лишен смысла.

В этой главе он заявляет, что зрелость любой науки может измеряться техническим способом, который она избирает сама. Использование точной математики оправдывается лишь в определенной сфере проблематики.

Научная объективность и психоанализ

Последняя глава книги демонстрирует, как научный дух вынужден строиться в виде «совокупности исправленных ошибок», которая предопределяет психоанализ нашего интеллектуального поведения и позволяет в конце концов прийти к настоящей этике рациональности:

«Давайте вместе порвем с гордыней общей достоверности, с корыстолюбием частной достоверности и совместно приготовимся к тому интеллектуальному аскетизму, который подавляет любую интуицию, замедляет любое Предвестие и защищает от умственных предчувствий. Ив свою очередь, шепнем на ухо всей интеллектуальной жизни: ошибка, ты не являешься злом».

Речь идет вовсе не об отказе от эмоциональности, а о критическом взгляде на свою интеллектуальность с тем, чтобы бороться с собой, думать своей собственной головой и постоянно обращаться к жизни, сочетая интерес к ней с интересом к духу. Здоровый научный дух должен отдавать предпочтение новому вместо старого, непрерывной культуре вместо приобретенной уверенности и менять традиционные общественные интересы.

В школе науки можно любить все, что разрушаешь. Мы продолжаем прошлое, отрицая его. Мы почитаем своего учителя, противореча ему. Поняв, наконец, что научный дух выковывается лишь «перманентной школой», мы сможем построить мир, принцип которого «общество для школы, а не школа для общества».