Тим Уоллес-Мерфи - Тайное знание. Секреты западной эзотерической традиции

Новые промышленники разделяли презрительное отношение Смита к старой системе. Предприниматели-протестанты, баптисты, унитарии, квакеры и члены других сект были суровыми, прагматичными людьми. Они презирали старую аристократию, не испытывали жалости и сострадания к собственным рабочим и были абсолютно уверены, что Бог в ответе за новую «роботизированную вселенную» и, конечно, под Его руководством она будет процветать.

У церкви, которая раньше являлась традиционным средством достижения общественного положения и получения образования, теперь было меньше возможностей. Церковь не успевала за быстрым ростом населения. Кроме того, на континенте было закрыто много аббатств и монастырей, и уважение к духовенству, которое общественность Британии на протяжении долгого времени рассматривала как союзника аристократии, резко уменьшилось. Теперь для достижения положения, власти и комфорта требовался предпринимательский талант. Бурный рост численности населения и развитие промышленности создали условия для увеличения возможностей изобретателей и промышленных магнатов. Однако если на формирование мировой экономики XIX века в значительной степени оказала влияние промышленная революция в Англии, то политика и идеология сформировались главным образом под влиянием событий 1789 года во Франции.

Франция дала миру самую страстную идею и пример массовой революции и экспортировала политические идеи и взгляды, которые подхватывали по всему миру; трехцветный флаг становился флагом почти каждого молодого государства. Не только европейская, но и мировая политика в период между 1789 и 1917 годами была прямым следствием борьбы за и против принципов Французской революции [320] Ibid. P. 115 . Однако, несмотря на то что общество воспринимало Французскую революцию как народное восстание, она была такой же буржуазной, как промышленная революция в Англии. Согласно Декларации прав человека, «источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит явно из этого источника». Объясняя этот простой на первый взгляд пункт Декларации, циничный и талантливый аббат Сийес заявил, что «нация не признает закона и власти, кроме собственного, – ни законов и власти человечества в целом, ни любой другой нации».

Поскольку Французская революция была прямым вызовом наследственной власти и, кроме того, по общему мнению, намеревалась экспортировать свои взрывоопасные, мятежные доктрины, вполне понятно, что феодальные правители не собирались сидеть сложа руки, глядя, как они распространяются по Европе. При пособничестве и подстрекательстве французских аристократов-эмигрантов массовое вторжение предприняло попытку восстановить статус-кво. Вторжение, подобно запальному шнуру, подсоединенному к бочке с порохом, тлеющему и потрескивающему, выглядело на расстоянии сравнительно безопасным и управляемым. Но достаточно было одного взрыва, чтобы началась серия войн, охвативших не только Европу, но и большую часть мира, и по миру распространились идеалы, которые даже сейчас производят почти мистическое воздействие на сердца и умы угнетенных народов, – Свобода, Равенство, Братство!

Одним из выдержавших проверку временем изобретений, возникших в этот революционный период, было изобретение тотальной войны, усовершенствованное Наполеоном: полная мобилизация национальных ресурсов, перестройка экономики применительно к военным нуждам, практически уничтожение различия между гражданскими и военными лицами [321] Ibid. P. 88. . В странах, где феодализм был официально отменен, он уже никогда не восстанавливался. Все значительные государства, появившиеся в эти отчаянные десятилетия к западу от России и Турции и к югу от Скандинавии, в той или иной степени испытали на себе влияние Французской революции. Но самое главное, что правителям всех европейских стран стало ясно, что революцию нельзя рассматривать как национальное явление. Революция затронула всех, везде оставила глубокий след, создала угрозу для всех. Революционные доктрины обращали внимание на границы не больше, чем революционные армии на «Божественное право королей» и права населения на оккупированных территориях.

Эдмунд Берк так охарактеризовал этот период: «Век рыцарства ушел; пришло время софистов, экономистов и расчетчиков; и слава Европы угасла навсегда» [322] Burke E. Reflections on the Revolution in France. . В результате одержанных побед в войнах 1793–1815 годов у Великобритании не осталось серьезного соперника, и она могла единолично эксплуатировать неевропейский мир. Великобритания, имея самый мощный в мире флот, контролировала торговые пути по всему миру. Этот небольшой остров установил контроль над огромными территориями, лишив их политической и экономической самостоятельности. К 1840-м годам обозначились проблемы промышленной революции: новый пролетариат, незапланированный рост городов, расширяющихся с головокружительной скоростью, нищета, несправедливость нового законодательства – все эти вопросы были на повестке дня всех развитых в промышленном отношении стран. В 1853 году Анри Бодрийяр на вступительной лекции во Французском университете высказал мнение, что «три столба поддерживали человеческое общество, неравенство между людьми, собственность и наследственное право».

Новое промышленное, «просвещенное» общество, дитя революции, основанное на Свободе, Равенстве, Братстве, превратилось в иерархическое, аристократическое общество, основанное на неравенстве, собственности и жадности со всеми сопутствующими отрицательными явлениями – нищетой, репрессиями и экономическими войнами. Новая промышленная элита строила свою коммерческую деятельность на принципах, лишенных нравственных и духовных основ, вдохновлявших отцов-основателей. Кроме того, шел процесс секуляризации общества. Аристократия, в течение долгого времени с безразличием относившаяся ко всему, кроме соблюдения религиозных обрядов, зачастую делала это исключительно ради того, чтобы поддержать «низшие слои общества». Даже среди этих благовоспитанных, образованных господ, для которых религия еще имела какое-то значение, Бог, похоже, не играл заметной роли и, конечно, не вмешивался в дела людей и государства.

Император Наполеон как-то спросил математика Пьера-Симона Лапласа, какое место в его схеме небесной механики занимает Бог, и ученый ответил, что при построении теории происхождения Солнечной системы он не нуждался в гипотезе о существовании Бога. Агностицизм, или атеизм, казалось, абсолютно совместим с моралью, дисциплиной и организацией, необходимыми развивающейся буржуазии в борьбе с новым рабочим классом. В христианстве не было необходимости; новые просвещенные философы испытывали гордость, показывая, что мораль, вытекающая из «свободомыслия», во многом превосходит христианство. Однако они были достаточно проницательны, чтобы увидеть явное преимущество в сохранении «Божественной санкции» в морали – конечно, только для низших слоев общества!