Тим Уоллес-Мерфи - Тайное знание. Секреты западной эзотерической традиции

Гете искал дух внутри природы, вторя Бёме и ранним оккультистам-гностикам. Нет ничего удивительного в том, что Гете и те, кто следовал за ним, были противниками материалистического редукционизма. Таким образом, неизбежно возникает конфликт между духовным восприятием, подчеркивающим взаимосвязанность целого, и редукционистским подходом, согласно которому сложные явления могут быть полностью объяснены с помощью законов, свойственных явлениям более простым. Мыслящий, исследовательский мир был, скорее всего, безвозвратно расколот между большинством, составлявшим последователей Декарта, и меньшинством в лице духовно одаренных посвященных. Раскол произошел во всех слоях общества. Теперь человек был отделен от прежней религии, отчужден от природы, и большая часть народа жила в ужасающей нищете, несправедливости и бесправии.

Помимо социально-экономического неравенства, существовало неравенство в сфере образования. Протестанты и западные евреи уделяли больше внимания всеобщему образованию, чем католики или мусульмане. Лицемерие просвещенного среднего класса Англии достигло новых высот. Буржуазия могла стать «просвещенной»; бедняки нуждались в «общественно полезных суевериях», поскольку среди них было меньше способных людей, чем среди представителей среднего класса. Послереволюционная Франция обеспечила плодороднейшую почву для попыток создать буржуазную нехристианскую систему нравственности, используя идею последователей Руссо о культе Верховного существа. Культу Верховного существа противостоял культ разума. Была даже предпринята попытка обожествить разум и установить алтарь в Нотр-Дам в Париже.

В то же время средний класс делился на все более откровенных вольнодумцев и сторонников официальной религии, причем, несмотря на то что вольнодумцы составляли несравнимо меньшую часть, она была более динамичной и продуктивной. В Великобритании протестанты составляли подавляющее большинство, однако вольнодумцы, такие как Иеремия Бентам, оказали большее влияние на свой век, чем христиане, такие как Уильям Уилберфорс. Главный результат этого триумфа «просвещенности» над «религиозной» идеологией состоял в том, что все основные общественно-политические движения, вытекавшие из демократических революций в Америке и Франции, были секуляризованными. За исключением ислама на Востоке и радикального протестантизма в Европе, официальная религия находилась в состоянии упадка, если не отступления.

В начале XIX века полностью изменилась интеллектуальная и духовная атмосфера среди просвещенных классов Западной Европы; произошел переход от общества, в котором религия играла важную, практически главную роль, к атеистическому обществу, интеллектуальная элита которого делала все, чтобы отделиться от «суеверных практик» Средневековья. В 1863 году Ф. Шаубах заметил: «Это почти так же, как если бы люди хотели показать, как они умны, считая, что это зависит от того, в какой степени они избавились от Библии и Катехизиса». Странность состояла в том, что даже среди так называемых вольнодумцев сохранилась ностальгия по внешним религиозным формам. Средний класс, конечно, рассматривал религию как полезный институт, помогавший поддерживать бедных в состоянии повиновения и подчинения власти. Интеллектуальное превосходство атеистов и агностиков было столь велико, что господствующим церквям не оставалось ничего другого, как отойти на укрепленные позиции и подготовиться к длительной осаде. Середина XIX века была отмечена созданием ритуалов – некоторые из них возвращали к древним эзотерическим течениям, по крайней мере в том, что касалось внешних проявлений. Католическая церковь в тщетной попытке вернуть власть еще больше отошла от действительности. Догмат о папской непогрешимости казался абсурдным, особенно в свете исторических хроник, повествующих о жестоких деяниях пап. Католицизм, как и папство, все более и более становился узником собственных безрассудных заявлений.

Стремительно нарастающий поток научных побед почти сокрушил остатки бастиона окопавшейся традиционной религии. Не с точки зрения числа ее сторонников, а с точки зрения сильного влияния, проявленного в повседневной жизни. К началу 1900-х годов западная религия, интеллектуально и политически, отступила и, если уместно такое сравнение, находилась в состоянии осады: отгородившись, словно папский узник в Ватикане, от мира, она собралась оказать сопротивление или, по крайней мере, пережить нападки на свою идеологию со стороны нового мышления.

Теперь освобожденная от мистического балласта наука могла нестись вперед на скорости, захватывающей дух, к завоеванию новых земель за пределами всякой мечты. Менее чем за два столетия она изменила мировоззрение и жизнь простых людей, полностью изменив лицо Земли. Она принесла человечеству массу благ, но какой ценой?! Ценой духовного голода, отчуждения и внутренней пустоты, неизбежного самоуничтожения на планете, которая переживет нас. Исчезла духовность, и, похоже, сама материя собирается исчезнуть из материального мира.

К 1880 году «развитый» мир состоял из стран и областей, в большинстве своем с грамотным мужским и все в большей степени грамотным женским населением, в котором политика, экономика и интеллектуальная жизнь вышли из-под опеки древних религий, оплота традиционализма и суеверий, фактически монополизировавших ту науку, которая была наиболее важна для современной технологии [329] ХобсбаумЭ. Век империи. C. 24–25. .

Появление обновленного имперского идеала в XIX веке было напрямую связано с двумя революциями. За период с 1776 по 1914 год произошли глобальные преобразования, явившиеся результатом непрерывного развития и победы «либерального буржуазного общества» [330] Там же. . Промышленная революция указала путь к явно неограниченному росту и, следовательно, процветанию немногих за счет нового класса безземельных рабочих. Бессердечная эксплуатация, жестокость, лицемерие и жадность были присущи всем имперским предприятиям европейских христианских государств. Индустриализация охватила Северную Европу, и Маркс и Энгельс были не единственными критиками ее результатов и философии.

Философия, питавшая и поддерживавшая промышленную революцию, обеспечила новый стимул и эффективные средства для глобального проникновения торговли и взглядов с Запада. Прежде всего, она усилила мотивацию в этом новом имперском веке: институционализация жадности к новым рынкам соединилась с жадностью к дешевому сырью и огромной прибыли, которые могла обеспечить торговля. Погоня в поисках рынков проходила под прикрытием желания преобразовать мир на благо новых теоретических направлений, появившихся в результате двух революций, классической политической экономии и ее неизменной спутницы практической философии. Таким образом, уверенное завоевание земного шара шло рука об руку с идеологиями и концепциями либеральной, буржуазной демократии.