Моррис Коэн - Введение в логику и научный метод

Тот факт, что метафоры выражают первичное восприятие вещи вместе с чем-то, что находится в ее первичном неразделенном образе, придает им ту эмоциональную силу, которой не обладают более продуманные и точные утверждения. Лучше всего это, пожалуй, можно увидеть на примере крайне простых метафор Нового Завета: выражение «паси овец Моих» более убедительно, чем «распространяй мое учение», поскольку оно содержит намек, который проповедники чувствуют прежде, чем могут его выразить; этот намек указывает на любящую заботу о беспомощных, нищету бедных духом и т. д. То же самое относится и к сравнению «сеять семена истины» или метафорам, принадлежащим апостолу Павлу, в которых «назиданием» именуется проповедь, а праведная жизнь – «облечением в оружие света». Яркой является метафора Гете «теория суха», ведь для выражения ее содержания в буквальном смысле потребовалось бы серьезное размышление. В практической жизни персонификация городов или наций, равно как и сравнение государства с кораблем (ср.: «Не раскачивайте лодку!») или изменений в отношении с колебаниями маятника, содержат убедительность, которой не обладают буквальные высказывания.

Высказанные соображения помогут прояснить природу вымысла в том виде, в каком он проявляется в области своего наибольшего развития, т. е. в области применения закона [где он называется «юридической фикцией»]. Юридические фикции ясно проявляются в виде утверждений, содержащих элемент, ложность которого известна, но который при этом удобен и даже необходим для того, чтобы получить определенные желаемые результаты. Несмотря на то что фикция похожа на миф, ее можно отличить от мифов, в которые по-настоящему верят, а также от благочестивого обмана, осуществляемого ради благой цели. Так, когда регистрируется документ или закладная, считается, что добросовестный приобретатель тем самым получает об этом уведомление и в будущем не может доказывать обратного. Это, на самом деле, означает, что акт регистрации уравнивает права добросовестных и недобросовестных приобретателей таким образом, что факт незнания чего-либо становится нерелевантным.

Однако почему в законе не используются точные выражения вместо утверждения в качестве факта того, что может таковым не являться? Зачем утверждать, что корпорация является субъектом, вместо того чтобы просто сказать, что определенная группа прав и обязанностей по ряду свойств является аналогичной правам и обязанностям настоящего человека? Зачем мы говорим, что посольство Соединенных Штатов в Китае или палуба находящегося в море корабля являются американской территорией, когда, на самом деле, имеем в виду только то, что, согласно определенным правовым отношениям, посольство и палуба корабля должны рассматриваться как зона действия американского законодательства? Ответом на этот вопрос будет отчасти то, что практическое удобство краткости перевешивает теоретические преимущества большей точности. Однако более важным является тот факт, что закон должен развиваться путем ассимиляции новых институтов в старые. А в моменты появления чего-то нового мы всегда в большей степени стараемся сохранить старые лингвистические формы. При этом старые лингвистические формы обусловливают общее ощущение безопасности, особенно в тех ситуациях, когда господствует миф или предположение о том, что судья всего лишь декларирует закон и не может его изменить или расширить его толкование. Сама по себе профессия юриста не может в одиночку охватить то, что закону следует подчиняться даже тогда, когда он изменяется.

С точки зрения социальной стратегии фикции, подобно красноречию, важны для придания эмоциональной окраски суждениям, принятия которых мы хотим добиться. Фикции также могут использоваться для смягчения шока от нововведений (как это, например, бывает, когда для защиты принадлежащего кому-то виноградника лозу называют «деревом») или для поддержания благоговения перед истинами, которые мы уже отбросили (как это бывает в тех случаях, когда мы приписываем новое аллегорическое или психологическое значение старым теологическим догмам, которые уже отброшены). Однако если иногда фикции упрощают изменение, то случается и так, что они становятся препятствием для изменений, ибо культивируют чрезмерное внимание к прошлому. Если бы в обществе преобладал интерес к истине, то в своих образовательных и социальных стратегиях мы бы способствовали большему вниманию к буквальной точности даже тогда, когда это вредит национальной гордости и влияет на чувства общества. При обсуждении социальных вопросов никто всерьез не стремится к карательной риторике или поэтическому красноречию. Здесь интерес к истине не столь велик, по сравнению с заинтересованностью в сохранении привычных убеждений, даже если это подразумевает создание значительных иллюзий, удовольствие от которых, тем не менее, является более или менее временным.

3. Абстракции и ограничения. Различные заблуждения становятся результатом неадекватного использования метафорического характера многих суждений и символической природы языка. Слова являются метками или символами, и было бы большой ошибкой отождествлять символ с тем, что он обозначает. И действительно: любое размышление осуществляется посредством выделения в вещах определенных отличимых черт, обозначения выделенных черт с помощью соответствующих меток и, наконец, рассуждения об этих абстрактных свойствах через использование выбранных символов. Исследуя какую-либо конкретную ситуацию, мы не обращаем внимания на все бесчисленные сложные отношения, которые ей присущи, равно как и на все ее качества. Скорее наоборот: мы игнорируем почти все качества и отношения, которыми обладает соответствующая вещь, и отмечаем только те свойства, которые позволяют нам рассматривать эту вещь как пример повторяющихся моделей или типов определенных ситуаций. Таким образом, наше знание вещей подразумевает абстракцию от бесконечно сложных и, быть может, уникальных свойств, которыми обладают ситуации. Мы считаем, что два объекта являются столами, поскольку каждый из них обладает определенными свойствами, которые могут быть найдены и в других примерах; из сказанного не следует того, что если вещь является столом, то она не может быть также и чем-то другим, или что она не может обладать иными свойствами, которые отличают ее от других объектов, являющихся столами. С помощью этого процесса абстракции мы развиваем понятия ограничения или идеальных моделей структуры и поведения. И, таким образом, мы приходим к понятиям совершенно прямой линии, свободной от трения поверхности, чисто экономического мотива, твердого тела и т. д., каждое из которых представляет некоторую фазу той или иной ситуации, но при этом не может отождествляться с целостной и конкретной природой чего-либо.