Жюльен Бенда - Предательство интеллектуалов

По мнению Маркса, приверженность Человека этим «абстракциям», этой «божественной части» достойна презрения, ибо свидетельствует о степени его деградации. (Прим. в изд. 1946 г.)

Вряд ли надо разъяснять, что Соединенные Штаты вступили в последнюю войну (a) вовсе не затем, чтобы «отстаивать принципы», а с сугубо практической целью спасти свой престиж, после того как немцы торпедировали три американских корабля. Однако стоит отметить стремление американцев выглядеть в этом деле совершенными идеалистами.

(a) Напомню, что в данной работе «последняя война» везде означает войну 1914 года.

Можно сказать, что религиозные страсти, по крайней мере на Западе, существуют теперь уже только для усиления национальных страстей. Во Франции выставляют себя католиками, чтобы считаться «настоящими французами»; в Германии нужно быть протестантом, чтобы утвердиться в роли «истинного немца».

Приведем два красноречивых примера идеалистических страстей, которые раньше сопротивлялись национальной страсти, а сейчас подчиняются ей: 1) монархическая страсть во Франции, в 1792 году возобладавшая у ее носителей над национальным чувством, а в 1914 году безоговорочно отступившая перед ним (a) (никто не станет отрицать, что приверженность определенной форме правления, т.е., по сути, определенной метафизической концепции, – страсть неизмеримо более идеалистическая, чем национальная страсть; впрочем, я не утверждаю, будто все эмигранты были движимы идеализмом); 2) религиозная страсть в Германии, еще полвека назад главенствовавшая у половины немцев над национальным чувством, а сегодня всецело ему подчиненная (в 1866 году немецкие католики желали поражения Германии*; в 1914 году они жаждали ее победы). Представляется, что в сегодняшней Европе, по сравнению с прежней, возникает гораздо больше поводов и для гражданских, и для национальных войн; это лучше всего остального показывает, насколько она утратила идеализм. (О позиции современных католиков по отношению к католицизму, когда он вступает в конфликт с их национализмом, см. прим. D на с. 215.)

(a) Пример, уже не подходящий после 1939 года, когда французские антидемократы явно дали волю своей ненависти к режиму, поступившись национальным чувством. (См. предисловие к изданию 1946 года.)

Об этом свидетельствует, например, выдержка из речи, произнесенной в Венеции 11 декабря 1926 года итальянским министром образования и искусств: «Нужно, чтобы художники готовили себя к новой, экспансионистской функции, которую должно выполнять наше искусство. Прежде всего, следует решительно насаждать принцип итальянской самобытности. Всякий, кто копирует иностранное, повинен в измене Родине, как лазутчик, впускающий врага в потайную дверь». Такую установку обязаны одобрять все адепты «тотального национализма». Впрочем, приблизительно то же мы слышим во Франции от некоторых противников романтизма.

«Главной должна стать пронизывающая все общество снизу доверху дисциплина религиозного типа» (Муссолини, 25 октября 1925 года). Лексика, совершенно новая для государственного деятеля, будь он даже реалист из реалистов; можно утверждать, что ни Ришельё, ни Бисмарк не применили бы слово «религиозный» к деятельности, цель которой исключительно мирская.

О вы, склоненные ниц, умы, не причастные небу*.

В частности, к Ренану и его «умозрительному имморализму» (H. Massis. Jugements, I).

Об этом авторитете и о том, что в нем исторически ново, см. прим. Е на с. 217.

В 1891 году Баррес писал главному редактору журнала «La Plume»: «Если эти книги чего-то стоят, то только благодаря заключенной в них логике, благодаря проявляемой в них на протяжении пяти лет последовательности» («эти книги» содержат его буланжистскую пропаганду*); а в предисловии к своему сборнику статей «Сцены и доктрины национализма» («Scènes et Doctrines du nationalisme») он заметил: «Я надеюсь, что при более широком взгляде Думик найдет в моем творчестве не противоречия, а развитие мысли».

Мне укажут на интеллектуалов, которые, не уронив своего достоинства, встали на защиту какой-то расы, какой-то нации, и даже своей расы, своей нации. Но дело в том, что защищать эту расу или эту нацию означало для них тогда защищать отвлеченную справедливость.

Всех нас родная земля непонятною сладостью манит*.

Такие побуждения мы находим даже у древних; например Цицерон стыдил сограждан за то, что они разрушили Коринф, чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное их послу (De off., I, xi)*.

Уже в 1911 году французский автор, приведя фразу: «Невозможно допустить, чтобы человечество на веки вечные было связано брачными союзами, битвами, мирными договорами ограниченных, невежественных, эгоистичных существ, которые в Средние века вершили дела в этом дольнем мире», – счел необходимым добавить: «Счастье, что строки эти написал Ренан; сегодня написавшего такое обвинили бы, что он плохой француз» (G. Guy-Grand. La Philosophie nationaliste, р. 165). Обвинили бы люди мыслящие – вот что интересно.

В том числе А. Массис.

Цитируется монсеньором Шапоном в превосходной статье «La France et l’Allemagne devant la doctrine chrétienne» («Correspondant», 15 août 1915).

См. его «Письма» (Lettres, II, p. 31).

Вдумаемся, с какой легкостью духовенство сегодня идет на военную службу. См. прим. F на с. 219.

Один немецкий католик объяснил эту позицию своих единоверцев несколькими причинами: «1) отсутствие у них достаточного знания фактов и слабая осведомленность об общественном мнении в воюющих и нейтральных странах; 2) их патриотизм, не позволяющий им подрывать единство немецкого народа; 3) боязнь второго культуркампфа, который был бы вдвойне опасен, если бы немецкие католики дали понять, что они согласны с развернутой во Франции кампанией против германского способа ведения войны» (Письмо, опубликованное в «Le Figaro» за 17 октября 1915 года). Выделим вторую причину: стремление солидаризоваться с нацией независимо от нравственной стороны дела. Вот по крайней мере один довод, которого не приводил Боссюэ, когда оправдывал жестокости Людовика XIV.

Напомним, что, когда в 1914 году канцлер Бетман-Гольвег вынес на рассмотрение рейхстага нечто вроде извинения за нарушение нейтралитета Бельгии, христианский теолог фон Гарнак резко осудил его: канцлер хотел извиниться за то, что не нуждается в извинении (см.: A. Loisy. Guerre et Religion, p. 14).

Церковнослужители наций-союзниц осыпают немецкое духовенство упреками за то, что в 1914 году оно солидаризовалось с несправедливостью, – еще бы, ведь им-то посчастливилось принадлежать к нациям, сражающимся за правое дело. Но когда в 1923 году, в вопросе о Корфу*, Италия заняла по отношению к Греции столь же несправедливую позицию, как и Австрия в 1914 году по отношению к Сербии, итальянское духовенство, насколько я знаю, вовсе не было возмущено. Не помню и такого, чтобы в 1900 году, во время вторжения европейских армий в Китай (в разгар боксерского восстания) и бесчинств, совершаемых солдатами, духовенство их наций бурно выражало протест.