Жюльен Бенда - Предательство интеллектуалов

Le Livre de raison de M. Nicolas Versoris (Mémoires de la Société de l’Histoire de Paris, t. XII). Автор, адвокат Парижского парламента*, уделяет по две строчки и таким событиям, как измена коннетабля де Бурбона и подписание Мадридского договора*. То же отношение мы видим в «Journal d’un bourgeois de Paris» (1515—1536); государственные беды, о которых нам сообщает автор, оставляют его глубоко безразличным; он никак не комментирует разгром при Павии*. – Касательно Мадридского договора, пишет один из современников, «надобно заметить, что по оглашении мира не было устроено веселья и огней, затем что люди ничего не понимали» (Lavisse. Histoire de France, V (I), 49). Современники засвидетельствовали равнодушие парижского населения к Вестфальскому миру, к поражению при Росбахе и даже к битве при Вальми и к Наваринскому сражению*. «Победа при Вальми на первых порах не произвела особого впечатления» (Келлерман).

Мишле рассказывает, что когда-то в юности он спросил у одного старика, какое воспоминание сохранилось у него от 93-го года, и в ответ услышал: «В тот год не сыскать было хорошей бумаги».

Перечитывая эти строки, автор был поражен, насколько они оказались пророческими. (Прим. в изд. 1946 г.)

См. письмо, направленное в ноябре 1937 года в «La Nouvelle Revue Française». (Прим. в изд. 1946 г.)

Как не подивиться глубине Макиавелли, дающего правителю совет (<���«Государь»,> гл. XVII): «Пуще всего надо воздерживаться от посягательств на имущество подданных; ибо люди скорее забудут смерть отца, чем потерю наследства».

В сборнике «L’Allemagne et les Alliés devant la conscience chrétienne» (Bloud et Gay, 1915).

Г-н Эдмон Блуд приводит слова одного немецкого националиста, сказанные как будто по нашу сторону Рейна: «Надо сначала повернуть католический народ к национализму, а потом заново обратить его в католичество». Впечатляет и факт, отмеченный в продолжении цитаты: в Германии часто говорят о «немецком католицизме», противопоставляя его римскому католицизму.

Для такого осуждения от него требуется теперь гораздо больше мужества, чем прежде.

Золя, Ромен Роллан, Эйнштейн, однако же, испили свою цикуту.

Когда они дают повод сказать им нечто подобное тому, что говорил Тюрго Людовику XVI: «Сир, ваше царство от мира сего». Есть и предательство мирских.

Сочинения монсеньора Батифоля настолько подтверждают отстаиваемый здесь тезис, что мне неловко цитировать автора, который дает мне такое преимущество. Он, например, долго доказывает, что христианство «не изменяя своему духу, пришло к доктрине моральной допустимости войны».

Вот слова, которые, за исключением призыва к насилию, выражают, как мне кажется, мнение большинства современных мирян о патриотической преданности священников: «Французское духовенство проявляет горячий патриотизм; оно бесстрашно служит под огнем; оно отпускает солдатам грехи и славит все их дела; оно считает позорным брошенное ему обвинение в неисполнении воинской обязанности и разбивает его в пух и прах. Поступает ли оно по Евангелию – судить не нам. Мы только французы и патриоты; мы можем только одобрять французских патриотов – священников и монахов и восхищаться ими. Не будем строги к французскому священнику, когда речь идет о немце, к немецкому католическому патеру или протестантскому пастору, когда речь идет о французе. Родина прежде всего. Убивай! Убивай! Во имя Бога христиан мы отпускаем вам грехи, мы славим вас за убийство христиан!» (Urbain Gohier. La Vieille France, цит. по: Grillot de Givry. Le Christ et la patrie, p. XII).

Из этого ясно, в каком смысле Ренувье – «индивидуалист».

См. его гимн математику Францу Вёпке.

Решительным противником преподавания этого предмета будет Жюль Леметр.

Для эмпирической Франции, прямо скажут Баррес и Бурже.

Ch. Péguy. Note sur M. Bergson et la philosophie bergsonienne, «Cahiers de la Quinzaine». См. нашу работу: Sur le succès du bergsonisme, р. 158.

То же чувство выразил Ламартин, сказавший о Байроне: «В палатке, где он лежал, терзаемый лихорадкой, когда командовал отрядом в Миссолунги, больше истинной, неувядаемой поэзии, чем во всех его произведениях» (Commentaire de la 2-е Méditation). Именно это воззрение восприняли Баррес, Сюарес, Пеги (последний проповедовал его собственным примером): «В героической смерти больше поэзии, чем в любой духовной деятельности». Отметим, что эта позиция отнюдь не является общей для всех романтиков. Гюго, Виньи, Мишле глубоко чувствовали поэзию действия, но не признавали ее превосходства над поэзией высших форм интеллектуальной жизни. Гюго и не помышлял принести Гомера или Галилея в жертву Наполеону – или хотя бы Ошу, если взять бескорыстного героя, подобного тому, которого восхваляет Ламартин в лице Байрона.

Заметьте, сам Ронсар – человек, «приохотившийся до чтенья».

«Германия – защита и опора европейской цивилизации» (Лампрехт). «После войны Германия вновь возьмет на себя свою историческую задачу – быть сердцем Европы и просвещать европейское человечество» (Вильгельм II, «Temps», 14 sept. 1915).

См.: Robert Dreyfus. Souvenirs sur Marcel Proust, р. 336.