Карл Маркс - Собрание сочинений, том 27

Если судить по «Times», то Лондон теперь имеет ужасный вид, так как татары, французы, русские и другие варвары, должно быть, совершенно завладели им. К тому же еще перспектива заполучить отряды шпионов со всех частей света и даже прусских жандармов, не считая немецких демократических друзей вроде Оттерберга, которые прибудут в июне, чтобы увидеть великую выставку [252]и великих людей. Это будет великолепно. Будь осторожен, тебе пришлют людей с рекомендательными письмами и без таковых, которые будут требовать от тебя, чтобы ты показал им Ледрю, Мадзини, Л. Блана и Коссидьера, и которые потом в Германии будут ужасно много судачить о том, что ты не достал им приглашения к обеду от Фергюса О'Коннора. Придут люди, которые скажут: — Г-н Маркс? — Очень рад, — Вы должны меня знать, я — Нёйхауз, глава тюрингенского движения!

Ты, наверное, уже читал о скандале в кёльнском магистрате по поводу речи заместителя бургомистра Шенка в честь принца Прусского, равно как и бесстыдную речь этого последнего. «Пресса плоха, кёльнская пресса должна исправиться!» [253]Этот бедный Брюггеман, конечно, пользуется случаем для паршивой болтовни, которую обычно осмеливаются помещать в подцензурной печати с соблюдением крайней скромности и благонамеренности. Зато теперь ведь и «наш Штупп» — бургомистр и самый большой человек в Кёльне, а твой шурин {341} с похвальным усердием конфискует книги. Я боюсь только, что в качестве прусско-бюрократического Брута он скоро возьмется и за твои вещи, а это может самым неприятным образом отразиться на выплате гонорара. А шурин этого благородного господина, Флоренкур, как сообщают немецкие газеты, с барабанным боем и зажженным факелом перешел в лоно католической церкви. Твоя семья, по крайней мере, интересна, в моей же я сам должен проделывать авантюристические штуки.

Кстати, ты окажешь мне очень большую услугу, если добудешь для меня возможно скорее от Даниельса или от кого-либо другого в Кёльне, кого ты сочтешь подходящим для этого, письмо (посланное прямо сюда, то есть с кёльнским почтовым штемпелем), в котором меня извещали бы о получении двух пятифунтовых билетов, а также о ранее полученном билете, что в сумме составляет 15 фунтов стерлингов; при этом надо добавить, что эти деньги по моему указанию были уплачены отдельным лицам в Кёльне и что таким образом мои расчеты с различными людьми в Кёльне полностью урегулированы. Можно еще прибавить несколько безразличных вещей, поклонов и т. д., чтобы письмо не производило впечатления искусственного. Мне необходимо иметь какой-нибудь документ, с помощью которого я в случае надобности мог бы доказать, что я уплатил долги в Кёльне, так как я предвижу разговор о взятых мной деньгах. Чем скорее я получу это письмо, тем лучше. Я полностью предоставляю на твое усмотрение улаживание этого дела, и мне хотелось бы, чтобы именно ты достал мне этот документ, так как наши личные деловые отношения никого не касаются. Ты можешь, если хочешь, написать, что я наделал долги из-за женщин или что я прежде поручился на эту сумму по делам Союза и теперь должен был ее уплатить, или, что тебе угодно, — это все равно. Письмо, впрочем, в июне будет немедленно возвращено автору. Самое важное, чтобы письмо было с почтовым штемпелем Кёльна и датировано первой половиной мая.

Что слышно у тебя дома? Кланяйся своей жене и детям и напиши сейчас же.

Твой Ф. Э.

Только что нашел письма Лупуса {342} и Фишера, а письмо от Дронке не могу найти. Лупусу напишу еще сегодня {343} . Когда будешь писать в Кёльн, хорошо было бы, если бы ты их ругнул по поводу денег на дорогу для Лупуса — ты ведь знаешь кёльнцев {344} .

Впервые полностью опубликовано на языке оригинала в Marx — Engels Gesamtausgabe. Dritte Abteilung, Bd. 1, 1929 и на русском языке в Сочинениях К.Маркса и Ф. Энгельса, 1 изд., т. XXI, 1929 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

[Лондон], 3 мая 1851 г.

Дорогой Энгельс!

Лупус, как он мне сам пишет, получил из Кёльна английский паспорт и деньги на дорогу для себя и для Дронке. Дронке прислал также кёльнцам статью об итальянской революции.

Но забавнее всего, что под адресом тогдашнему комитету по организации празднования годовщины февральской революции — он напечатан у Луи Блана — определенно стоит подпись Дронке. Мы потребуем у него объяснений по поводу этого странного обстоятельства. В лучшем случае это был не слишком умный поступок со стороны этого гнома.

Беккер {345} перенес свою наборную и типографию в Вервье; создается впечатление, что преследования со стороны правительства ему не повредили. Сюда прибыл один выпуск моей ерунды [254], но только в одном экземпляре.

Здешний немецкий центральный демократический комитет [255]распался как раз в тот момент, когда великий Карл Гейнцен провозгласил в отношении к нему «воинское повиновение». Сладчайший Кинкель из-за своих драматических лекций для «респектабельной публики» из Сити не хочет себя, разумеется, компрометировать и поэтому отстранился — он читает 12 лекций за одну гинею: сладчайший рассылает эти билеты через комитет (в который входит Оппенхейм из Берлина) направо и налево, у него приблизительно 300 слушателей. Хауг тоже перессорился со всеми. Руге, финансы которого, кажется, очень расстроились, собирался купить дагерротипное ателье и в качестве дагерротиписта разъезжать по всей стране.

Веерт пишет мне сегодня в чрезвычайно недовольном тоне: длинные носы и копченое мясо надоели ему. Кроме того, говорит он, ему грозит «блестящее положение». — Брак? Но он-де слишком стар, чтобы стать филистером. Ты ведь знаешь нашего друга Веерта. Ему все быстро приедается, и скорее всего тогда, когда он находится в мещански уютной обстановке. Его друг Кампе, указывая с досадой на макулатуру, сказал ему: «Все вызывает интерес, но ничто не пробивает себе дорогу!» И это, дескать, общее состояние в Германии.

Лондон кишит всякого рода народом. Я не думаю, чтобы это меня в какой-либо мере обременило. Ибо все, что среди промышленников имеется либерального, радикального или даже просто любопытствующего…. {346} тщательно перехватывается Гёрингером или кликой Кинкеля и тут же начиняется скандальными сообщениями о нас обоих. Тем лучше для нас!

Всю эту неделю библиотека была закрыта. От красного дурака {347} ни слуху, ни духу.

Даниельс пишет мне, что нигде они не представлены лучше, чем в Берлине; в их распоряжении имеются два «таланта» и «джентльмена», весьма деятельных.

Тапман {348} страдает очень острым триппером. После бурной сцены с мадам баронессой {349} дело опять наполовину улажено, но его положение стало более зависимым благодаря его легкомыслию.