Александр Субетто - Ноосферный прорыв России в будущее в XXI веке

Очень часто, считал Морозов, намеченное действие заканчивается результатом, противоположным задуманному. Не всякая сила, приложенная в желаемом направлении, приведет туда общество. В подтверждение правильности своей мысли Морозов приводил пример действия бюрократии по пресечению деятельности пропагандистов-народников среди крестьян: «Гоняясь за ними по разным уездам, представители власти разносили о них пропаганду гораздо шире, чем могли это сделать сами пропагандисты, так что вместо пресечения пропаганды власти сами “пропагандировали”» [441] .

В Швейцарии Морозов познакомился и с Верой Фигнер, с судьбой которой так трагически в шлиссельбургских казематах переплелась его судьба. Фигнер специально приехала познакомиться с ним из Берна. Тогда же, в 1875 г., он подумывает о своем участии в восстании республиканцев на Кубе. Он мечтает о «плавучей революции» – особом революционном корабле, который, блуждая по морям и океанам, всегда мог бы высадить революционный десант, чтобы защищать свободу и справедливость. Вера Николаевна всю жизнь нежно называла его «Морозиком». Н. Морозов влюбился в нее с первого знакомства. Вообще он был в пору своей молодости очень влюбчив.

4.3. Первые тюремные университеты

Возвращение в Россию привело к аресту Морозова. Его и Саблина арестовали в местечке Киберты Вилковышского уезда Сувалкской губернии. Во время ареста у Морозова был обнаружен револьвер и двенадцать патронов.

Начался трехгодичный цикл первого заключения. 20 марта 1875 г. Николай Морозов доставляется в Петропавловскую крепость. Начались допросы. Он избрал тактику отрицания своего участия в революционном движении. Но многие из арестованных «чайковцев» уже назвали Морозова в числе посетителей квартиры О.Г. Алексеевой.

Уже в тюрьме он начинает вести себя как исследователь, используя все, что вызывало его любопытство. В камере московской тюрьмы, увидев мышей, он задался целью их приручить. И он добился того, что они перестали бояться и ели прямо из его рук.

Затем он занялся проектом города будущего (подобно Кампанелле, занявшемуся в католических застенках проектом «города Солнца»). В этом городе все дома должны быть одинаковой высоты и плоскими, чтобы обеспечить движение пешеходов поверху, а нижние улицы в «городе Морозова» отдавались под транспорт. Более того, он приходит к идее сотовой градостроительной организации из «домов шестигранной конфигурации».

Здесь же он под учительством одного из арестантов Кукушкина освоил условленную тюремную азбуку стука типа азбуки Морзе [442] .

После небольшого периода, когда Морозова стали мучить кошмары, его перевели в другую тюрьму, где режим был послабее и ему разрешили читать.

Начались тюремные университеты Морозова.

Товарищи с воли, зная его разлады с семьей, помогали Морозову чем могли, в т.ч. и книгами.

Начав изучать книги по истории, он получил разочарование от их чтения. Это было связано с тем, что он, привыкнув к естествознанию и к логике познания, когда факты предстают как частные проявления общих законов природы, старался и здесь найти обобщения и общие закономерности, но не находил их. Около четырех месяцев он занимался историческим самообразованием. Работал не менее 12 часов в сутки, да и остальное время ни о чем другом, кроме истории, не думал.

Именно в трагические 1875-76 гг. у него зарождается идея написать естественную историю богов и духов, и он достаточно быстро составил ее план. Еще через три месяца упорных занятий план перерос в наброски будущей работы, которую он назвал «Естественная история человеческого труда и его профессий». Уже здесь он стал выводить традицию экономических отношений, т.е. приблизился к тому, что мы назвали бы теперь системогенетикой экономических отношений.

Рабовладельчество, на его взгляд, это абсолютная монархия в производстве. Современные фабрики и заводы с их уставами представлялись ему конституционными монархиями общественного труда. Окончательную, высшую ступень он видел в демократизации труда, в республиканской федерации различных родов производства, организованных в большие союзы, управляемые выборными органами [443] .

Работая по целым дням в доме предварительного заключения, он переправлял свои рукописи, по мере их готовности, на волю, но с ними произошло несчастье: во время обыска товарищи их сожгли.

В будущем ему неоднократно приходилось сталкиваться с уничтоженем его трудов. И он выработал для себя правило: считать работу законченной только тогда, когда она выйдет из печати.

В марте 1876 г. его отец, П.А. Щепочкин, посчитав, что год тюрьмы – вполне достаточен, чтобы сын одумался и отказался от судьбы революционера, «взял его на поруки». Из дома предварительного заключения Щепочкин привез сына в недавно купленный им особняк, находившийся на 12-й линии Васильевского острова, дом № 33. У отца в особняке была коллекция картин видных художников, в т.ч., например, полотна И.К. Айвазовского и А.И. Куинджи.

Однако встреча с отцом принесла Николаю только разочарования: родные по крови, они оказались бесконечно далекими по духу. Более того, когда в первый день сын исчез для встречи с гимназическими друзьями, верноподданный отец донес об этом в полицейское управление. «Отец чувствовал, что делал нехорошо, но не мог удержаться, потому что страх перед политическим сыском преодолевал у него все!» [444] . Тем не менее по ходатайству отца уход Морозова из дома посчитали недоразумением. Но Морозов оставался на свободе ненадолго. Он снова препровождается в тюрьму. Отец сжигает его рукописи, более того, ознакомившись с письмом Николая к Вере Фигнер, из которого он узнал нелицеприятные оценки сына о себе, порывает с ним, предоставив его судьбу логике следствия.

Удрученный гибелью своих трудов, Морозов решил изучать языки. Первым был немецкий. Он создал своеобразную методику его освоения. Морозов не заучивал слова, а старался уловить их смысл из текста. К следующему уроку переходил лишь тогда, когда мог понять смысл предыдущего без подстрочного перевода. После освоения самоучителя сразу же стал читать книги на немецком языке. При первом чтении он мало что понимал, после второго понимал уже половину, после третьего – почти все. Следующие десять книг он читал только по два раза, а потом понимал содержание уже после первого прочтения. На все это он затратил лишь один месяц [445] .

После этого он приступил к изучению английского, по пути разработав таблицу возможных звуков и правила их сменяемости. На английский язык ушло три недели. Далее шли итальянский и испанский. Испанский он уже изучал по учебнику, написанному на французском языке.

После этого он перешел к изучению математики, ведь математика – тоже язык. Вначале окончательно изучил элементарную алгебру и геометрию, затем освоил начертательную и аналитическую геометрию, сферическую и простую тригонометрию, после чего приступил к изучению курсов дифференциального и интегрального исчисления, но здесь столкнулся с трудностями освоения и отложил до лучших времен. Из полученного опыта он пришел к выводу: кто изучал по какой-либо науке только один учебник, тот этой науки не изучал.