Карл Маркс - Собрание сочинений, том 26, ч.1

[437] Наконец, обратный приток денег к исходному пункту может происходить и без того, чтобы это выражало уплату балансовой разницы; это может иметь место как 1) в том случае, когда баланс платежей уравновешивается, т. е. когда не приходится уплачивать деньгами никакой балансовой разницы, так 2) и в том случае, когда баланс не уравновешен и приходится уплачивать балансовую разницу деньгами. Смотри разобранные выше случаи. Во всех этих случаях безразлично, вступает ли, например, в отношение к F один и тот же S или не один и тот же. Здесь S представляет по отношению к F и F по отношению к S всю совокупность тех, кто продает ему и покупает у него (совершенно так же, как в том примере, где уплата балансовой разницы проявляется в обратном притоке денег). Во всех этих случаях деньги притекают обратно к тому, кто, так сказать, авансировал их процессу обращения. Они, подобно банкнотам, сделали в обращении свое дело и возвращаются к лицу, пустившему их в обращение. Здесь деньги служат только средством обращения. Те капиталисты, которые выступают последними, расплачиваются друг с другом, и деньги возвращаются таким образом к тому, кто первый пустил их в обращение.

Остается еще отложенный для дальнейшего рассмотрения вопрос: капиталист извлекает из обращения больше денег, чем он бросил в обращение [118].

Вернемся к Кенэ.

А. Смит не без иронии цитирует гиперболическое высказывание маркиза Мирабо:

«Со времени возникновения мира были сделаны три великих открытия… Первое из них, это — изобретение письменности… Второе, это — изобретение» (!) «денег… Третье, это — «Экономическая таблица», которая является результатом первых двух изобретений и завершает их» (перевод Гарнье, том III, книга IV, глава 9, стр. 540) [Русский перевод, том II, стр. 224–225].

На самом же деле это была попытка представить весь процесс производства капитала как процесс воспроизводства, а обращение — только как форму этого процесса воспроизводства; денежное обращение — только как момент обращения капитала; вместе с тем это была попытка включить в этот процесс воспроизводства происхождение дохода, обмен между капиталом и доходом, отношение между воспроизводительным и окончательным потреблением, а в обращение капитала включить обращение между производителями и потребителями (в действительности — между капиталом и доходом); наконец, это была попытка представить в качестве моментов процесса воспроизводства обращение между двумя большими подразделениями производительного труда — между производством сырья и промышленностью, — и все это в одной «Таблице», которая фактически состоит всего лишь из пяти линий, связывающих шесть исходных точек или же точек возврата. Эта попытка, сделанная во второй трети XVIII века, в период детства политической экономии, была в высшей степени гениальной идеей, бесспорно самой гениальной из всех, какие только выдвинула до сего времени политическая экономия.

Что касается обращения капитала, процесса его воспроизводства, различных форм, которые капитал принимает в этом процессе воспроизводства, той связи, которая существует между обращением капитала и общим обращением, следовательно, что касается не только обмена капитала на капитал, но и обмена между капиталом и доходом, — то Смит на деле лишь воспринял наследие физиократов и дал более строгую классификацию и детальное описание отдельных статей инвентаря, но едва ли изобразил и истолковал процесс в целом так правильно, как он был — по общему замыслу — намечен в «Экономической таблице», несмотря на ошибочные предпосылки Кенэ.

И если, далее, Смит говорит о физиократах:

«Их труды, без сомнения, оказали известную услугу их стране» (там же, стр. 538) [Русский перевод, том II, стр. 224],

то это до нескромности скромная оценка значения такого, например, человека, как Тюрго, который — в смысле прямого влияния — является одним из отцов французской революции. [437]

[438] Linguet. Theorie dos Loix Civiles etc. Londres, 1767.

Согласно плану моего сочинения, социалистические и коммунистические писатели вообще не включаются в исторические обзоры. Эти обзоры должны лишь показать, с одной стороны, в какой форме политико-экономы критикуют самих себя, а с другой стороны, в каких формах, явившихся историческими вехами, были впервые высказаны и развиты далее законы политической экономии. Поэтому при рассмотрении прибавочной стоимости я оставляю в стороне таких писателей XVIII века, как Бриссо, Годвин и т. д., и точно так же социалистов и коммунистов XIX века. Те немногие социалистические писатели, о которых я, в дальнейшем, буду говорить в этом обзоре [119], либо сами становятся на точку зрения буржуазной политической экономии, либо исходят в своей борьбе против нее из ее же собственной точки зрения.

Ленге, однако, не социалист. Его полемика против буржуазно-либеральных идеалов современных ему просветителей, против начинающегося господства буржуазии облекается — наполовину всерьез, наполовину иронически — в реакционную оболочку. Он защищает азиатский деспотизм, выступая против цивилизованных европейских форм деспотизма, отстаивает рабство, выступая против наемного труда.

Том I. Уже одно его замечание против Монтескье:

«Собственность — вот дух законов» [120]—

показывает глубину его взгляда.

Единственные политико-экономы, с которыми Ленге приходилось иметь дело, были физиократы.

Богачи, доказывает Ленге, завладели всеми условиями производства; это — отчуждение условий производства, каковыми в их простейшей форме являются сами стихии природы. «В наших цивилизованных странах все стихии природы стали рабами» (стр. 188).

Для того чтобы получить часть этих присвоенных богачами сокровищ, их надо купить тяжелым трудом, увеличивающим богатство этих богачей.

«Таким образом, захваченная в плен природа перестала предоставлять своим детям легко доступные источники для поддержания их жизни. Ее благодеяния приходится оплачивать чрезвычайными усилиями, а ее дары — упорным трудом».

(Здесь — в «дарах природы» — проглядывает физиократическое воззрение.)

«Богач, захвативший их в свое исключительное владение, только за эту цену соглашается вернуть для общего пользования самую незначительную их часть. Чтобы получить доступ к его сокровищам, необходимо трудиться над их умножением» (стр. 189). «Приходится, таким образом, отказаться от химер свободы» (стр. 190). Законы существуют для «санкционирования первоначальной узурпации» (частной собственности) и для «предотвращения новых узурпаций» (стр. 192). «Они представляют собой своего рода заговор против наиболее многочисленной части рода человеческого» (а именно, против неимущих — цит. соч. [стр. 195]). «Общество создало законы, а не законы — общество» (стр. 230). «Собственность появилась раньше законов» (стр. 236).