Эмиль Бутру - Наука и религия в современной философии

Есть один очень простой способ разрешит этот вопрос: стоит только декретировать, что дух науки включает в себя все существенное содержание человеческого разума, что все идеи и стремления, которые когда-либо высказывал этот последний, имеются отныне в принципах науки, взятых, конечно, в их правомерной и проверенной формулировке. Тогда все то, что находится вне науки, тем самым оказывается вне разума; и так как религия есть, бесспорно, нечто иное, чем наука, то она a priori должна быть причислена к тем сырым материалам, которые наука именно и призвана превратить в объективные символы, допускающие поверку.

Дух науки лишь в том случае может допустить правомерность иной точки зрения, чем его собственная, если он не рассматривает себя как адекватное выражение человеческого разума в его целом, если он признает права более общего разума, самой определенной формой которого он бесспорно является, но содержание которого им отнюдь не исчерпывается. Но не очевидно ли, что в наше время научный разум просто-напросто заместил собою тот разум без всякого дальнейшего определения, который люди во все времена считали главным преимуществом своего рода.

Научный разум совпадает с разумом вообще лишь постольку, поскольку этот последний формируется и определяется разработкой наук. Разум во всем его объеме есть точка зрения на вещи, определяемая всею совокупностью отношений между этими последним и душой человека. При таком понимании разум складывается на почве соприкосновение наук с жизнью, вбирая в себя и сплавляя вместе все светлые и плодотворные мысли, порождаемые гением человека.

Приняв таким образом эту не исключительно научную, а более широкую точку зрения, точку зрение человеческого разума вообще, мы можем приступить к исследованию взаимоотношений научного и религиозного духа, при чем вопрос этот уже не будет предрешен заранее.

Если наука практически довлеет себе, если она находит в опыте своего рода абсолютный и первоначальный принцип, то из этого еще не следует, что она является абсолютом в глазах разума, не научного только, а человеческого в широком смысле этого слова. Мы легко можем представить себе, что вещь, производящая впечатление законченного целого, когда мы рассматриваем ее отдельно, оказывается в действительности частью некоторого более обширного целого. Всякий прогресс осуществляется путем самодовлеющей разработки отдельных частей, которые фактически не могли бы существовать вне связи с тем целым, к которому они принадлежат. Наука имеет полное право не признавать никакого иного бытия, никакой иной реальности, кроме той, которую она включает в свои формулы. Но следует ли из этого, что разум не усматривает отныне никакой разницы между бытием, как оно известно науке, и бытием, как оно существует в действительности?

Наука состоит в замене вещей символами, выражающими лишь одну их сторону, — ту сторону, которая может быть передана при помощи сравнительно точных отношений, понятных и пригодных для всех без различия людей. Наука есть результат раздвоение бытия на реальность, как она есть, и отчетливое, так называемое, объективное представление о ней. Как бы ни упорствовала наука в своем стремлении проследить реальность вплоть до ее тончайших изгибов, она все же остается глазом, созерцающим и объективирующим вещи, и не может, не вступая в противоречие, отождествить себя с самою реальностью. Условия познания: всеобщность, необходимость, объективность, представляют из себя категории. Отождествить эти категории с бытием — значит признать их неизменно и абсолютно верными, как это делали априорные метафизические системы. Но в действительной науке сами категории мышление изменчивы, ибо они должны приспособляться и фактам, как к некоторой отличной от них и a priori непознаваемой реальности.

Эта неустранимая двойственность накладывает свой отпечаток на самую науку. В самом деле, два начала реальности— вещи и разум — являются для нее данными, ни на что дальнейшее не сводимыми. Правда, когда она рассматривает их объективно, ей кажется, что она не только овладевает ими, как таковыми, но и способна свести их к одной и той же реальности. Но самую эту работу она может выполнить лишь в том случае, если условия ее имеются в наличности; а такими условиями всегда и неизбежно являются: во-первых, вещи, которые наука находит во вне, а отнюдь не задает себе сама; во-вторых, разум, отличный от вещей, объективно рассматривающий вещи и преобразующий их таким образом, что они становятся для нас понятными. Вещи и разум, каково бы ни было их внутреннее родство или их внутреннее расхождение в других отношениях, с точки зрение науки представляют, взятые вместе, ту область бытия, от которой наука отличается, но которую она не может игнорировать, ибо, философски проанализировав себя, она находит, что образующие ее элементы почерпаются ею из обеих этих сфер.

Представляется ли однако возможным переработать эти элементы таким образом, чтобы они вполне точно соответствовали требованиям научной мысли?

Вещи, как научные данные, по самой природе своей имеют одну особенность, которая исключает возможность полного ассимилирование их наукой, исключает именно потому, что наука ставит своей задачей рассматривать бытие с прямо противоположной точки зрения. Особенность эта есть разнородная непрерывность, единая множественность; для того чтобы эта последняя могла стать объектом науки, наши чувства и наш интеллект должны превратить ее в качественную прерывность и численную множественность. Наука отправляется от этой разнородной множественности, как от сырого материала, и ставит своей задачей свести ее к однородной непрерывности. Она осуществляет эту задачу, выражая качества посредством количеств. Но выражение необходимо должно, стоять в определенном отношении в выражаемой вещи: иначе оно будет непригодно на практике. И если бы даже всякие следы прерывности и разнородности вещей исчезли в научных формулах, рассматриваемых самостоятельно, мы не могли бы все же забыть об отношении этих формул к реальности, мы вынуждены были бы обращаться к этому отношению всякий раз, когда нам приходится объяснять научные формулы и при помощи их оценивать объекты конкретного опыта.

Что касается постановки обратной задачи, т. е. попытки не только свести к единству данные различия, но и вывести различия, исходя из единства, то задача эта может быть исторической или метафизической, но к области науки она относится лишь по-видимому: в действительности она не научна. Наука чисто эмпирическая ассимилирует, сводит, объединяет, но не развивает, не дифференцирует. Вот почему тот след данных различий, который остается после операций сведение к единству, выполненных наукой, сам по себе уже ни к чему более не сводим.