БЕННО ХЮБНЕР - ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ

Ему необходимо расходовать себя либо в Другом 3, либо как-то иначе. Он может вызывать какие-нибудь изменения в мире и в этом смысле быть полезным, либо ему нужно что-то вызывать в себе пси­хически, чтобы избавляться от сиюминутных чувств и быть бесполезным, лишним. Первый ответ на экзистен­циальный мета-физический вопрос я называю этичес­ким, второй — эстетическим. Когда даны различные, со­вершенно противоположные ответы на один и тот же практический вопрос, возникает другой вопрос, имею­щий универсальный, теоретический характер: каково отношение между этикой и эстетикой. В Де-проецированном человеке я попытался выявить нечто вроде этоса эстетики. В данной же работе я попытаюсь обосновать этос в эстетике, т. е. выявить эстетику этоса. И если я

[11]

здесь еще добавлю, как уже намечалось в Задолжавшем себе будущем 4,что во имя зтоса на протяжении истории непрерывно осуществлялся террор одних людей против других, что и сегодня люди терроризируют других из эстетических побуждений посредством символической эстетики террора и что имеется, таким образом, нечто вроде этоса террора или эстетики террора, то путаница понятий покажется полной. Хотя, может быть, эти по­нятия никогда не обозначали того, что происходило на самом деле, как, скажем, при эстетическом оправдании зверств. Какое же отношение имеет террор в первом слу­чае к этосу, а во втором — к эстетике? Предположение об этих взаимосвязях, наряду с другими современными философами (здесь я имею в виду, прежде всего, Ниц­ше), было высказано еще Киркегором: «Впрочем, зло никогда не оказывается таким привлекательным, как при эстетическом воззрении на него; этически очень важно то, что зло никогда не желали определить в эстетичес­ких категориях» 6. Апель также имеет в виду эти взаи­мосвязи, когда говорит об «эстетике зла» как о след­ствии «эмансипации эстетического» от рассудочных из­мерений истины и добра. Он считает, что «это развитие, опять же опосредованное Ницше, в настоящее время привело к такой ситуации, когда идея этического добра поставлена под вопрос не только благодаря сциентизму-редукционизму тотального поверхностного просве­щения, но и одновременно благодаря тотальной эстети­зации идеи зла, которая впервые была проблематизирована на кризисной стадии морального сознания» 7. Чего Апель не замечает или не упоминает, — так это на­личия этоса зла.

По-моему, остался открытым вопрос о том, существу­ет ли в чистой форме автономный человек, которого требовал уже Кант со своим постулатом достижения че­ловеком совершеннолетия, хотя затем своим категори-

[12]

ческим императивом («стань вообще») он формально опять его упразднил, и которого далее Ницше вновь явил формулой «стань собой». В конце концов, всякий чело­век живет среди других людей и в условиях определен­ного и определяющего его жизненного мира. При всем плюрализме и гетерогенности сегодняшних условий су­ществования человеку приходится учитывать эти об­стоятельства в своих автономных решениях. Лучшим примером утраты автономии по-прежнему является со­стояние влюбленности.

Однако я буду придерживаться принципа <<���как если бы» (als ob), т. е. попытаюсь изобразить и проанализи­ровать автономного человека как абстракцию эмпири­ческого, как идеального, а не реального человека, конст­рукт. Затем каждый волен сам решать, в какой мере этот человек похож или не похож на реального человека, а также способствует ли этот конструкт пониманию разно­образного поведения сегодняшнего человека, прежде всего, в столь контрарных и, видимо, взаимоисключаю­щих способах жизни, как этический и эстетический. При этом выяснится, не является ли этот конструкт прос­то-напросто неким antropologicum, лежащим в основе самых разнообразных идеологических интерпретаций существа человека, чем, следовательно, обусловлена от­носительность этих идеологических (мифических, ре­лигиозных или иных мировоззренческих) интерпрета­ций, являющихся по сути различными ответами на один мета-физический вопрос человеческого существования: что делать помимо удовлетворения физических потреб­ностей? Если я теперь утверждаю, что хотел бы попы­таться, насколько возможно, отказавшись от всех пред­посылок и интерпретаций религиозного и идеологичес­кого рода, представить автономного человека, так ска­зать, лишенным идеологических одеяний, в его наготе, в его потребностях, прежде всего, в его мета-физической

[13]

нуждаемости, то, разумеется, речь должна пойти, соглас­но обсуждаемой здесь сути дела, именно об автономии — скажем это драматически - оставленного богом человека.

На вопрос, что такое человек, на протяжении исто­рии отвечали исходя не столько из бытия человека, сколько из его долженствования, из различных пони­маний его долженствования, т. е. этически, а это значит также и идеологически .Так, есть и всегда были идеоло­гически окрашенные антропологии: мифические, хрис­тианские, иудейские, марксистские и т. д. При этом дол­женствование по большей части выводилось из гипос­тазированной высшей божественной воли или, как у Гегеля и Маркса, из исторических законов и целей раз­вития. Предпочтение долженствования бытию было связано просто с тем (и я бы хотел рассмотреть это бо­лее детально), что, прежде чем человек сможет позна­вать бытие, а именно бытие мира и свое собственное, ему, во-первых, придется активно преобразовывать при­роду, воздействовать на окружающих его людей, а во-вторых, на определенном уровне развития он должен будет дать себе отчет в том, что вообще ему стоит искать здесь, на этой земле. Предпочтение долженствования бытию основывалось, таким образом, на практике. Уве­ренность, основанная на жажде достоверности, а также совесть изначально предшествовали знанию. Образы мира были не столько образами мира в собственном смысле, сколько образами людей, проекциями чувств, желаний и страхов, опрометчивых суждений, оценок, т. е. антропоморфными образами. Отношения человека к миру всегда опосредовались идеологическими (мо­рально-этическими) оценками мира. Лишь тогда, когда под вопрос была поставлена христианская метафизика и ее этос, когда появились современные объективные науки, экзистенциальная неуверенность и рефлексия, человек тоже смог стать объектом научной мысли. Так

[14]

стало возможным возникновение антропологии, в ко­торой человек уже не рассматривался с позиций мета­физики, с позиций Бога, выступающего в роли перво­образа, но рассматривались метафизика, Бог и вместе с тем этос с точки зрения мета-физических условий и потребностей человека (Фейербах). Расколдовывание мира (Макс Вебер) и расколдовывание человека были следствиями этого процесса, в ходе которого человек открывал себя в определяющих его деятельность осно­ваниях, т. е. в его потребностях, склонностях, влечени­ях, инстинктах, желаниях, а также в животном, бесовс­ком, злом. Приобретение нами каузальных знаний о че­ловеке означает одновременно утрату телеологической уверенности. Мы знаем все больше и лучше о том, что обусловливает определенные действия людей, но все меньше и меньше о том, что должно быть за пределами обыденной жизни и сосуществования с другими людь­ми. Марквард 8показал, что крушение метафизического самосознания человека, наряду с появлением философ­ской антропологии, с поры оседлости имело своим след­ствием возникновение философии истории и фи­лософской эстетики — наук, которые должны были при­вести к новому самоисканию человека, к имманентно-историческому толкованию вместо трансцендентного и к компенсации метафизическо-этической утраты эсте­тическим эрзац-околдованием.

Читать дальше