Александр Перцев - Странная философия ненасилия

Она создает вечно новые образы; то, что есть ныне, не бывало еще никогда, то, что было, никогда не вернется. Все ново, и все же всегда-старо.

Мы живем среди нее и — чужие ей. Она беспрестанно говорит с нами и — не выдает своих тайн. Мы постоянно воздействуем на нее и все же не имеем над ней ни малейшей власти.

Она, кажется, готова на все ради того, чтобы произвести на свет индивидуальность — и ни в грош не ставит индивида. Она постоянно строит и постоянно разрушает, и мастерские ее недоступны.

Она живет исключительно в своих детях, но их мать — где же она? Она уникальная искусница: из наипростейших материалов — величайшие контрасты; без малейшего видимого напряжения — к величайшему совершенству, к точнейшей определенности, всегда облеченной во что-то пластичное, чуждое резкости. Каждое из творений ее имеет собственную сущность, каждое из явлений ее — наиотдельнейшее понятие, и, тем не менее, все это составляет одно.

Она разыгрывает спектакль; видит ли она его сама, мы не знаем, и все же она играет его для нас, стоящих где-то в уголке.

В ней — вечная жизнь, становление и движение, и все же она не продвигается вперед. Она вечно преображается, и ни на миг нет в ней покоя. Она и понятия не имеет о постоянстве и неизменности, а покой она удостоила своего проклятия. Она — крепка и незыблема. Поступь ее размеренна, исключения ее — редки, законы ее не подвержены изменениям.

Она мыслит и чувствует постоянно, но не как человек, а как Природа. Она таит некий собственный всеохватный смысл, усмотреть которого в ней не может никто.

Все люди — в ней, и она — во всех людях. Со всеми она ведет дружескую игру и радуется тем больше, чем больше они у нее выигрывают. Со многими она играет столь неявно, что игра уже подходит к концу, а они все не замечают этого.

И самое неестественное — это тоже Природа. Тот, кто не видит ее везде и всюду, не видит ее по-настоящему нигде.

Она любит сама себя и вечно не сводит с себя бесчисленных глаз, вечно прикована к себе множеством сердец. Она разделилась в себе, чтобы доставлять себе самой наслаждение. Она постоянно взращивает все новых любителей наслаждений, чтобы неутолимо передавать себя все дальше и дальше.

Она радуется иллюзии. Того, кто разрушает иллюзию в себе и в других, она карает, как самый жестокий тиран. Того, кто доверчиво принимает ее, она прижимает к своему сердцу, словно ребенка.

Детям ее несть числа. Ни с одним из них, где бы он ни был, она не бывает скаредна, но у нее есть любимцы, которым она дает поистине расточительно и ради которых готова на многие жертвы. Величие — вот условие для ее покровительства и защиты.

Она внезапно вызывает свои творения из небытия и не сообщает им, откуда они явились и куда направляются. Их дело — идти. Путь ведом ей.

Пружин, приводящих в движение все, у нее не так много, но они не знают сносу, они всегда действенны, всегда разнообразны.

Ее спектакль всегда — премьера, потому что она создает все новых зрителей для него. Жизнь — прекраснейшее ее изобретение, а смерть — просто уловка, на которую она пускается, чтобы иметь много жизни.

Она укутывает человека в глупость, и постоянно побуждает стремиться к свету. Она делает его приземленным и тяжеловесным, но снова и снова тормошит и встряхивает его.

Она дарует потребности, потому что любит движение. Чудо, что она добивается всего этого движения, используя столь немногие средства. Каждая потребность — во благо. Быстро удовлетворяется, быстро вырастает снова. Если она дает одной потребностью больше, то это — новый источник радости и наслаждения. Но она быстро восстанавливает равновесие. Каждое из мгновений она заставляет тянуться предельно долго, и в любое из них она — уже у цели.

Она — сама суета и пустое кокетство, но — только не для нас, для которых она поставила себя превыше всего.

Каждому ребенку она позволяет ломать голову над своими загадками, каждому глупцу — выносить суждения о ней, тысячам — тупо проходить мимо и не видеть ровным счетом ничего — и радуется в каждом, и каждого заставляет заплатить ей сполна.

Ее законам повинуются даже тогда, когда стремятся воспротивиться им, и действуют заодно с ней даже тогда, когда намерены действовать вопреки ей.

Все, что она дает, она превращает в благо, ведь она делает это поистине необходимым и незаменимым. Она не стремится вызвать страстное стремление к себе; она желает не вызвать пресыщения.

У нее нет ни языка, ни дара речи, но она творит языки и сердца, которыми она говорит и чувствует.

Венец ее — это любовь. Только благодаря любви можно стать ближе к ней. Она создает бездны и пропасти меж всеми существами, и все они страстно желают слиться друг с другом. Она разделила все, чтобы соединять все. Она полагает, что после нескольких глотков из кубка любви отнюдь не повредит потрудиться ради жизни.

Она — это все. Она вознаграждает себя сама и наказывает себя сама, сама радует себя и сама мучает. Она сурова и мягка, ласкова и пугающа, бессильна и всемогуща. Все и всегда суще в ней. Она не ведает прошлого и будущего. Настоящее — вот ее вечность. Она добра и благосклонна. Я пою хвалу ей со всеми ее творениями. Она мудра и тиха. У нее нельзя вырвать силой никакого объяснения, невозможно вынудить ее сделать какой-то подарок — если только она не даст их добровольно. Она хитрит, но — ради благой цели, и будет лучше всего не обращать внимания на ее хитрости.

Она — цельна и все же всегда остается незавершенной. Так, как она действует, она может действовать всегда.

Каждому она является в особом обличье. Она скрывается за тысячью имен и понятий, и она всегда — одна и та же.

Она ввела меня в игру, она и выведет меня из нее. Я вверяю себя ей. Она может располагать мною. Она не станет ненавидеть свое собственное творение. Это не я вел речь о ней. Нет, все, что истинно, и все, что ложно, сказала она сама. Все — ее вина, все — ее заслуга.» [6] [6] [Die Natur]. Fragment. // Goethes Werke in zwoelf Baenden. Berlin und Weimar.1981. Bd.12. S.10–13.

Критическое отношение к окружающей социальной действительности А.Шопенгауэр унаследовал от предков, в особенности — от отца. Это отношение определялось тем, что на протяжении многих поколений его предки были знатными гражданами вольного ганзейского города Данцига. Они занимались торговлей и жили по иным, предпринимательским законам, чем вся окружающая Германия, раздробленная на три с лишним сотни мелких феодальных княжеств. Политика соседних, немецких феодальных владык, равно как и войны с другими странами непрерывно угрожали торговым делам Шопенгауэров, подрывали их социальный статус.

Прадед по отцовской линии, Андрей Шопенгауэр, будучи одним из самых зажиточных и уважаемых граждан этого города, имел честь принимать у себя в доме Петра 1 и его супругу Екатерину во время их путешествия по Германии. Отец философа, Генрих-Флорис Шопенгауэр, унаследовал большую часть семейного состояния и значительно увеличил его. По убеждениям своим он был сторонником английской конституционной монархии, обеспечивающей быстрое развитие рыночной экономики. Одно время он всерьез подумывал о переселении в Англию. Хотя этого не произошло, Генрих-Флорис устроил свой дом на английский манер, сам прочитывал ежедневно “Таймс” от первой до последней страницы и приучил к этому с самого раннего детства Артура. Философ оставался верен этой привычке всю жизнь. Имя сына — Артур — отец специально выбрал так, чтобы оно не было исключительно немецким, а произносилось совершенно одинаково и на немецком, и на английском, и на французских языках.