Владимир Мартынов - Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси

Если за понятием «тон» кроется ощущение замкнутости, предметности или «вещности», то за понятием «тонема» кроется ощущение разомкнутости, процессуальности и текучести. И если музыкальный звук-тон может быть истолкован как объект или вещь, то богослужебно-певческий звук-тонема представляет собой некий момент перетекания. Предметность музыкального звука распространяется на музыкальную форму в целом, сообщая ей замкнутость, непроницаемость и превращая ее в вещь, существующую саму по себе. В свою очередь, текучесть богослужебно-певческого звука распространяется на богослужебно-певческие формы, сообщая им разомкнутость, взаимопроникаемость и превращая их последовательность в непрерывный поток. В силу своей изначальной предметности музыкальные звуки несовместимы с потоком богослужебно-певческих форм, ибо, попадая в этот поток, они начинают «овеществлять» его, вызывая затвердение и кристаллизацию мелодических структур, что приводит к превращению разомкнутых богослужебно-певческих форм в замкнутые музыкальные формы. Неспособность музыкальных форм к образованию единого непрерывного потока может быть продемонстрирована на примере баховских кантат, которые, хотя и охватывают последовательность богослужебных праздников года, однако сами по себе никак не складываются в непрерывную последовательность, а распадаются на ряд отдельных самостоятельных произведений.

Еще одной крайне важной особенностью тонемы, отличающей ее от тона, является неразрывная связь со словом. Совершенно не случайно термин «тонема» произведен от слова «фонема», ибо тонема есть не что иное, как фонема в своем интонационном проявлении. Тонему можно определить как показатель интонационного отношения фонемы к строке. Подобно тому, как отдельные фонемы складываются в слова, а слова складываются в тексты, так и тонемы складываются в мелодические структуры, опевающие строку, а отдельные мелодические структуры складываются в богослужебно-певческие формы, соответствующие текстам. Типикон, регламентирующий порядок последования текстов, регламентирует тем самым и последовательность богослужебно-певческих форм, наименьшей составной частью которых является тонема. Вот почему можно утверждать, что формообразующее действие Типикона простирается вплоть до самых мельчайших элементов мелодии. И подобно тому, как в упоминаемом выше опыте с магнитом разные материалы по-разному вели себя в магнитном силовом поле, точно так же по-разному будут вести себя тон и тонема, оказавшись в формообразующем поле Типикона. Неразрывно связанная со словом, тонема четко реагирует на каждый формообразующий импульс Типикона, в то время как тон, свободный от связи со словом, не имеет в себе ничего, что могло бы реагировать на такой импульс.

Но, углубляясь в изучение свойств тона и тонемы, ни на минуту нельзя забывать о том, что и тон, и тонема есть лишь показатели различных состояний сознания. Сознание, в котором помыслы вытеснили молитву, мыслит тонами, сознание же, освобожденное молитвой от помыслов, мыслит тонемами. Состояние сознания, полностью охваченного помыслами-звуками, с замечательной выразительностью описано Бетховеном в одном из его писем: «Что касается меня — Боже правый! — то мое царство в воздухе. Словно вихрь, мчатся вокруг меня звуки, и в душе моей часто бушует такой же вихрь» [24] Бетховен Л. вал. Письма. 1812 — 1816. Письмо № 373. М., 1977, с. 77. . Отдача себя этим вихрям, вовлеченность в эти вихри и — даже более того — культивирование в себе этих вихрей составляет суть художественного творчества. Именно эти звуковые вихри, бушующие в сознании, будучи зафиксированы тонами-нотами, превращаются в произведения музыкального искусства. Усилия аскетики направлены как раз в противоположную сторону, и именно к тому, чтобы усмирить и утихомирить вихри, бушующие как в самом сознании, так и вне его, ибо только после того, как уляжется волнение, вызванное этими бушующими вихрями, сознание сможет обнаружить в себе ровное и спокойное течение молитвенного потока. Этот-то поток, будучи зафиксирован тонемами-невмами, и превращается в конкретные богослужебные песнопения. Таким образом, тон и тонема, нота и невма представляют собой элементы различных языковых игр, апеллирующих к различным областям действительности. Тонема-невма не способна зафиксировать и описать звуковой вихрь, а при помощи тона-ноты невозможно описать непрерывность единого молитвенного потока. Так, противоположность между богослужебным пением и музыкой можно в конечном итоге свести к противоположности тона-тонемы или ноты-невмы.

Теперь, когда хотя бы чисто эскизно намечена связь между состояниями сознания, звуковыми структурами и знаковыми системами, нужно рассмотреть становление богослужебно-певческих и музыкальных форм в историческом контексте, а также в их связи с изменениями состояний сознания. Ибо, прежде чем приступить к непосредственному исследованию древнерусской системы богослужебного пения, необходимо точно определить ее место в общем историческом процессе и выявить ее взаимоотношения с другими богослужебно-певческими и музыкальными системами. В то же самое время необходимо помнить о наличии трех уровней богослужебно-певческой системы и, стало быть, о том, что становление мелодических богослужебных структур есть результат становления молитвенных форм и устава, или порядка богослужения. И здесь снова придется выйти за рамки чисто музыкальной науки и стать на фундамент православной исторической концепции, ибо только с ее позиции можно правильно оценить генезис форм молитвенного подвига и генезис форм богослужебного устава, приведший к возникновению древнерусских певческих форм именно в том виде, в котором они доступны современному музыковедческому исследованию и анализу.

Согласно учению Православной Церкви, культурная история человечества начинается с момента грехопадения и изгнания первых людей из рая. Проблема грехопадения трактуется несколько по-разному в восточной и западной Церквах. На Западе это событие чаще всего рассматривается только лишь как внешняя смена условий существования человека. Человек, блаженствующий в раю, и человек, страдающий на земле, есть один и тот же человек, лишь сменивший среду обитания. Такой взгляд расходится с православным учением, утверждающим, что в момент грехопадения произошло принципиальное изменение самой природы человека, ибо до грехопадения человек был облечен в светоносные, нетленные одежды славы. Именно в этих нетленных одеждах Бог создал человека, и утрата именно этих одежд в момент грехопадения повлекла ощущение обнаженности, побуждающее согрешивших людей прятаться от лица Бога. Взамен этих светоносных, нетленных одежд изгнанный из рая человек получил новые одежды — это «одежды кожаные», упоминаемые Писанием (Быт. 3, 21). По толкованию отцов восточной Церкви, эти кожаные одежды и есть та кожа, которая покрывает человеческое тело. Кожаный покров защищает человека от экстремальных условий материального мира, но этот же покров отгораживает его от мира духовного, с которым человек был органически связан и в котором пребывал как светоносная, нетленная личность.