Христоф Зигварт - Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

13. Однако в одном случае возникновение противоположности через отрицание, по-видимому, неоспоримо: именно тогда, когда один член действительно имеет просто отрицательное значение. «Прямой» и «кривой» суть два различных наглядных представления, каждое в себе определенное и положительное: при покое и движении можно, во всяком случае, спорить, есть ли одно просто отрицание другого 43, и притом то и другое принимать как положительное. Но слепой, глухой, несчастный, безрассудный, неразумный, бессловесный, бесчувственный и как их там еще, эти бесчисленные не– и без-? Разве отношение между «видящий» и «слепой» может быть выражено иначе, нежели так, что «слепой» значит то же, что «невидящий», простое отсутствие или недостаток зрения? и разве не имеем мы здесь, следовательно, противоположности, которая возникла благодаря отрицанию и один член который означает не что иное, как небытие? не узаконил ли, следовательно, язык, сливая отрицание с предикатом, уже наперед этот non -А логической теории?

В таком случае должно было бы иметь совершенно одинаковое значение, отрицаю я один член противоположности или утверждаю другой; говорю ли я: «это не видит» или «это есть слепое», «А не счастлив» или « А несчастлив». Не требуется никакого доказательства, что это не так. Если только ложно суждение, что « А видит» – а по своему буквальному смыслу «А не видит» никогда не говорит большего, – то тут еще не высказано, почему он не видит. Но «слепой» обозначает определенное состояние субъекта, органическое изменение зрительного аппарата, вследствие чего зрение не имеет места. Кто, следовательно, отрицает зрение, тот этим не утверждает еще слепоты – как это должно было бы быть, если бы эти так называемые привативные [17]предикаты действительно не содержали в себе ничего, кроме выражения отрицания. Следовательно, и здесь недостаточно отрицания, чтобы объяснить противоположность. И только потому, что наши отрицания почти всегда покоятся на таких противоположностях, отрицание и вызывает первоначально по психологическим законам представление противоположности. А язык, который пользуется психологическими силами и имеет суверенную власть давать всякому слову более тесное значение, нежели это вытекает из его этимологии, может пользоваться этой привычкой, чтобы обозначать противоположности при помощи отрицаний. Но язык всегда имеет в виду больше, нежели высказывает; и на долю логического анализа выпадает задача различать то, что отрицание обозначает необходимо само по себе и что оно обозначает лишь привычно вследствие ассоциации на основании известных отношений между предикатами.

Закон противоречия касается отношения положительного суждения к его отрицанию и выражает сущность и значение отрицания ; он гласит, что оба суждения, « А есть В» и « А не есть В», не могут быть в одно и то же время истинными. Тем самым он высказывает нечто существенно отличное , нежели обычно так называемое principium contradictionis ( А не есть non- А ), которое касается отношения предиката к его субъекту и запрещает, чтобы предикат был противоположен субъекту.

Отношение положительного суждения к его отрицанию (производным образом также и пара заключающихся в этом отношении суждений) называется άντίφασις, contradictio; они противоречиво противоположны друг другу (άντιφατιχώς άντιχείσ ai, contradictorie oppositum esse).

1. Такое же смешение, как относительно тождества и противоположности, наблюдается и относительно так называемого principium contradictionis. Аристотель формулирует его в известном месте 44таким образом: « Невозможно чтобы то же самое в одно и то же время принадлежало и не принадлежало тому же самому в том же самом отношении… Это самое достоверное из всех основоположений… ибо невозможно, чтобы кто-либо принимал, что то же самое есть и не есть (как некоторые думают, что Гераклит говорит это; ибо не необходимо, чтобы кто-либо действительно принимал то, что он говорит)… Всякий, кто приводит какое-либо доказательство, сводит его поэтому к этому положению как последнему; ибо по природе он есть принцип также для всех других аксиом».

Тем самым, следовательно, сказано: суждение « А есть В » и суждение « А не есть В » не могут быть в одно и то же время истинными; кто утверждает суждение « А не есть В », тот должен признать ложным суждение « А есть В », и кто утверждает суждение « А есть В », тот признает ложным суждение « А не есть В ».

2. Этим по существу не дано ничего, кроме объяснения значения отрицания ; объяснение это излагает сущность и смысл отрицания в таком положении, которое само, впрочем, не может быть высказано без отрицания и поэтому имеет лишь ту ценность, что доводит до сознания того, кто употребляет отрицание, его собственную деятельность. Кто с «не» связывает тот же самый смысл, какой связывают с этим все, тот может, конечно, на словах в одно и то же время сказать: « А есть В » и « А не есть В »; но он не может верить в это и серьезно его утверждать. Или он может, конечно, словами породить видимость, словно то и другое в одно и то же время истинно, но лишь тем, что слова он употребляет в различном смысле или говорит о различных временах. Поэтому Аристотель и ограждает так предусмотрительно свое положение определениями «в одно и то же время» и «в том же самом отношении».

Поскольку отрицание коренится лишь в выходящем за пределы сущего движении нашего мышления, которое пытается соединить друг с другом также и несоединимое, и поскольку ложность коренится не в вещах, а лишь в человеческом мнении, – постольку аристотелевский принцип может касаться прямо и непосредственно лишь природы нашего мышления. Об этом свидетельствует также и обоснование, ибо невозможно, чтобы кто-либо принимал , что то же самое в одно и то же время есть и не есть; на это указывает дальнейшее рассуждение (Metaph., IV, 4), что те , которые говорят, возможно-де, чтобы то же самое было и не было, и возможно-де верить в это, вообще уничтожают возможность мышления и взаимопонимания. Ибо это покоится на том, что всякое слово обозначает нечто определенное и говорящий продолжает оставаться при этом значении и не уничтожает его вновь 45.

3. Если таков смысл, в каком Аристотель понимал свой принцип противоречия, то ясно также, что должно быть его положительной оборотной стороной – именно положение, что всякий, кто утверждает нечто с сознанием, утверждает именно то, что он утверждает; что его речь должна иметь неизменный смысл, так как иначе он в действительности не сказал бы ничего, если бы в то время, как он мыслит и говорит, у него подменивался иной смысл; это должно значить: что я написал, то я написал, что я говорю, то я говорю. Но ясно, что этим может подразумеваться лишь дополнение к тому, что выше мы назвали постоянством представлений ; это есть однозначность акта суждения . Если аристотелевскому основоположению противопоставлять в качестве его положительной оборотной стороны принцип тождества, то именно эта однозначность акта суждения должна была бы образовать его содержание. Но однозначность эта доходит до сознания лишь из отвержения одновременного акта утверждения и отрицания, она не говорит ничего такого, чего не говорил бы также и закон противоречия. Вполне естественно, следовательно, что Аристотель выдвигает в качестве принципа один лишь закон противоречия, а его положительную сторону он выражает лишь случайно 46. Долгое время под principium identitatis и понимался аристотелевский закон противоречия.