Михаил Иржавцев - Данэя

— Зачем?

— Я говорила тебе не все — лишь то, что считала интересным для Йорга.

— Новые подробности? Что ж, давай!

Она стала говорить о первой встрече с Даном и Эей. О вечере в кафе «Аквариум». Об их доме. О спящей девочке и Дане возле нее.

«Я же все это уже знаю», — думал он, но сегодня почему-то не хотелось прерывать ее. Было хорошо слышать ее голос, и то, что она снова рассказывала, не вызывало обычной враждебности.

А она продолжала говорить: может быть, он что-нибудь поймет?

— Тебе приходится когда-нибудь общаться с детьми?

— А как же! Неужели ты думаешь, что я использую только данные, собранные другими?

— И тебе это нравится?

— А как же! С ними не соскучишься: интересный народ.

— Как они к тебе относятся?

— Нормально. Особенно мальчишки: я их лучше понимаю. Принимают в свою игру: мне тоже хочется носиться за мячом.

— И есть — которых ты знаешь давно?

— Конечно: мои объекты непрерывного наблюдения. Я вижусь с ними достаточно часто.

— Тебя что-нибудь связывает с ними кроме научного интереса?

— Естественно: не все в их жизни нужно мне для работы. И я привык к ним.

— Да?

— Мне здорово интересно с ними. Они ведь — уже люди: их проблемы не кажутся мне ерундой. Они любят задавать вопросы, и я стараюсь отвечать. Надо только помнить, каким сам был в их возрасте, и быть искренним с ними: они это сразу чувствуют.

— Скажи, вот то, что я тебе рассказала про Дана — ну, о его отношении к своей дочери — тебе понятно?

— Пожалуй. Он к ней просто очень привык — это главное.

— Ты бы на его месте вел бы себя так же?

— Наверно. Мне тоже хочется часто видеть моих ребят. Я по ним даже порой скучаю.

— Милан, а если бы у тебя был свой ребенок?

— У меня? Это в стиле лишь Дана и его библейского колена.

— Ну, а предположим? Он твой, и ты это знаешь?

— Мальчик?

— Почему мальчик?

— Я их лучше понимаю.

— Пусть мальчик. Сын.

— Мы с ним были бы друзьями.

— Ты так думаешь?

— Я уверен.

— А я? Если бы я была его матерью?

— Ну, знаешь!

— Ну, допустим. Просто попытаемся встать на их точку зрения. Чтобы до конца их понять.

— Резонно, но причем тут ты и я? Разве то, что существует между нами, не самое лучшее, что может быть? Ты помнишь, что говорила мне: язычески прекрасная радость физического слияния — свободная, не скованная никакими ненужными требованиями?

— Помню. Но мне кажется, что с того времени прошла целая вечность: я знаю слишком много того, что не знала тогда. Теперь у меня есть и другие вопросы. К себе. И к тебе. Скажи, желанный мой, не появляется ли у тебя хоть на миг мысль, что я — одна я и никакая другая могла бы составить все: радость и смысл твоей жизни? Только я одна нужна, чтобы ты был счастлив? Чтобы на мне сосредоточилось все, что можешь ты испытывать к женщинам?

— Зачем?

— Не знаю, хороший. Просто я ловлю себя на том, что ты становишься слишком дорог мне.

— Да ты отравлена ими! Это не нужно. Понимаешь? Не нужно. Ни тебе, ни мне — никому вообще.

«Он ничего не понял!» — с горечь подумала она. Сейчас он встанет и уйдет. И не появится больше никогда!

Но нет: он продолжал лежать, попрежнему держа ее голову у себя на груди и обнимая ее.

— Мне ни с кем не бывает так хорошо, как с тобой, — наконец сказал он. — Я не понимаю, почему так. Отчего ты плачешь?

Что с ним произошло? Куда делись ясность, несомненная уверенность а том, что он до сих пор считал необходимым отстаивать всеми силами? Сумбур в голове, сумятица мыслей и чувств. И все — после той ночи.

Как это получилось? Он ведь понимал, что Рита, которой без конца приходится общаться с теми, с трудом справляется с действием их на себя, и он был уверен, что в любой момент справится с ее колебаниями, поможет преодолеть их. И вдруг — что-то не устояло в нем самом.

Вместо того, чтобы спорить и убеждать ее, он только слушал. И отвечал на ее вопросы, как будто допускал правильность того, что было абсолютно неприемлемым для него.

Она как будто разорвала его — между собой и Йоргом. До того все, что тот говорил, было несомненным — расхождения с ним касались лишь тактики. Ему, всем молодым, надоело бесконечное выжидание, отсутствие прямых выступлений. Зачем запрет упоминания имени Дана в их контрпропаганде? К чему затягивание открытия прямой полемики? Страусиное поведение! Но сами принципиальные положения, которые защищал Йорг и пытался в своем заблуждении ниспровергнуть самый великий ученый Земли Дан — основы того, что должно существовать, что дает человечеству огромные преимущества. И без них генетика не являлась бы одной из самых величайших наук, с помощью которой формируется человечество — строго правильно!

И он всегда говорил ей об этом. Сначала она и сама в этом не сомневалась. Потом, когда начались ее колебания — быстро соглашалась с ним. И помогала: благодаря ей они были так осведомлены о действиях Дана. И еще: «Дикая утка» и «Кесарь и Галилеянин».

Что она сделала с ним на этот раз? Да: не спорил — молчал и слушал, как будто не он, а она — что-то лучше знала и понимала. И что самое страшное: казалось, что была права. Она: Рита, в которой его привлекли вначале только неукротимый темперамент вакханки и схожесть литературных вкусов.

Но почему — почему не спорил? Не сказал хотя бы, что обнаружил роман писателя, жившего позже Ибсена — «Мастер и Маргарита». Там тоже есть о любви, которая так будоражит ее воображение.

Он и она — все друг для друга: никто больше не нужен им. Они — они одни. Навеки вместе — абсолютно одни. Умерев прежде, потому что иначе невозможно. И это тоже любовь — светлое чувство, каким везде провозглашалась она: неужели могло быть что-либо ужасней? Как можно — быть счастливым таким образом? Ничего мрачней, кошмарней не придумаешь!

Все должно быть разумно уравновешено: тяготение мужчины и женщины — не быть чрезмерным, как неуравновешенная сила гравитации, превращающая звезду в «черную дыру».

Ему было, что сказать ей. А он… Почему? Потому что ему, действительно, было слишком хорошо с ней в ту минуту. Ее голова лежала на его груди, и сердце переполнялось чем-то непонятным, в чем он боялся себе признаться. Он не шевелился, боясь вспугнуть это непонятное. А многое из того, что она говорила, вместо протеста вызывало интерес.

Как справиться с тем, что с ним происходит? Одному — ведь этим ни с кем не поделишься. С друзьями? Невозможно. С Йоргом? Станет презирать его.

Йоргу всегда все ясно. Человек без колебаний, без каких-либо видимых проявлений эмоций. Занятие своей наукой — все, что существует для него. Она одна. Он даже не очень любит общаться с кем-нибудь без особой надобности. Всегда у компьютера, на котором обрабатывает данные наблюдений, собранные на живом материале, как правило, другими, так как редко сам бывает где-либо, кроме лаборатории. Живые люди для него — тоже лишь источник необходимых данных.