Михаил Иржавцев - Данэя

Через две минуты на лужайке рядом приземлился аэрокар, и из него выскочил человек с красными погонами на плечах, побежал к ним, — за ним катил робот.

— Как случилось?

— Внезапно!

Робот, быстро подкатив, сразу выдвинул множество щупалец, которыми обхватил тело Марка со всех сторон. На экране засветились показатели приборов, передаваемые в аэрокар кибер-диагносту.

— Ясно: сердце, — сказал врач. Почти тут же на экране появился диагноз. — Точно!

Он включил команду введения лекарства: тонкая струйка под большим давлением вышла из конца одного щупальца и прошила кожу Марка. Лицо его начало розоветь, дыхание становилось спокойным.

Через десять минут ему уже казалось, что ничего и не было.

— Сердце барахлит, — сказал врач. — Видимо, сильно изношено: пора менять его.

— У меня это впервые.

— Обратись завтра к своему врачу. Домой лучше ехать на кресле: так для сердца спокойней.

— Мы побудем с ним, — сказал Александр.

— Как хотите: особой необходимости нет. Иначе я отправил бы его в клинику. — Врач попрощался и улетел.

— Мы тебя сегодня одного не оставим, отец.

— Не надо, ребятки. Вы слышали, что сказал врач?

— А вдруг?

И он уступил. Робот поставил в его блоке еще два ложа: ребята по очереди дежурили всю ночь.

…Утром, перед тем, как они собрались уходить, он сказал им:

— Ну, видите: все нормально. Ерунда — и я не хочу, чтобы Дан волновался из-за меня. Сделайте, чтобы Лал ничего не узнал. — Они склонили головы в знак того, что выполнят его просьбу.

Утро было великолепное: ясное, солнечное. И под стать ему настроение. А причиной были эти мальчики. Сегодня ночь он не завидовал Дану: как будто наполнилось его жилище, в котором он чувствовал себя так одиноко каждый раз, когда возвращался от Дана, где оставалась девочка, называвшая его дедушкой.

Лейли готовилась к концерту.

— Тебе мало репетиций! Ты должна беречь себя всячески, а не переутомляться! — не давал Дан.

Она не спорила, но делала по-своему. Репетировала попрежнему много, а к концерту готовилась вечерами. Без конца заставляла петь Эю:

— Я должна петь, как ты!

— Ты же поешь несравнимо лучше!

— Вокальные данные сейчас не главное — я еще не понимаю эти вещи, как ты.

— Скоро поймешь!

— Если сама себе не помешает! — проворчал Дан, выходя.

— Ничего, дорогая моя: он и со мной был таким. Все будет хорошо! Но может быть, в самом деле, тебе стоит подождать с этим концертом, пока не станешь матерью?

— Нельзя, Эя! Я должна дать его как можно скорей. — И работала как одержимая. С ней Эя. Почти всегда при этом присутствовала Рита, молча приткнувшись в углу.

…Лейли казалось, никогда она не волновалась так, как перед этим концертом; но в тот момент, когда вышла на сцену, ее волнение уже никто не мог заметить. Театр был, как всегда, полон; десятки тысяч глаз в зале и несколько миллиардов у экранов с изумлением смотрели на нее: она была неузнаваема. Уже не столь ослепительно прекрасна. И что-то новое появилось в ней всей, ее глазах, улыбке. Широкое платье не скрывало большой живот, который она, казалось, несла с гордостью.

Лишь до очень немногих успело дойти, что она ждет ребенка: они шепотом сообщали это сидящим рядом. Но в первый момент все были настолько поражены, что напряженное молчание встретило ее вместо привычных аплодисментов.

Лейли села, придвинула к себе арфу-оркестрион. Глянула в тысячи глаз. Все ли они поймут? Здесь наверно и те — враги, которые с ними — Йоргом и Миланом, пытавшимся убить ее ребенка. Пусть видят!

Она запела:

— Спи, моя радость, усни…

И зал замер. С звуками ее голоса что-то новое, непривычное входило в них и захватывало неудержимо. Материнская любовь — нежная, трогательная. Кто знал что-нибудь об этом?

Что знала она о них такое, чего они сами о себе не знали? Отчего волнует их это непривычное, о чем она поет? Почему заставляет чувствовать то, что они никогда не испытывали? Откуда, из каких тайников души извлекает она это непонятное волнение?

По их глазам, отражавшим то, что они чувствовали, Лейли поняла, что нашла путь к их душам. Она пела одна за одной арии, романсы, бесчисленные колыбельные песни, созданные давно исчезнувшими народами. И уже не могла остановиться. Нарушая обещание, данное Дану, пела еще и еще. Не замечая времени, не чувствуя усталости. Как на едином дыхании.

… Йорг вызвал Милана во время концерта. Тот откликнулся немедленно.

— Ты где?

— У себя.

— Слушаешь эту беременную сирену?

— Да.

— С ней, судя по всему, ничего не произошло.

— Повидимому, нет.

— Тебе — как и мне — не повезло. Но ты, по крайней мере, теперь вне опасности, чему я рад.

— Спасибо. Всего хорошего, учитель!

Ему совершенно не хотелось говорить с Йоргом, — даже вид его на экране вызывал глухое раздражение. Милан снова включил трансляцию концерта.

Лейли пела о любви, связывающей души мужчины и женщины. Он слушал — он понимал: Рита стояла перед глазами, и острая тоска скрутила его совсем. Хотелось кричать, плакать; бросить все и бежать к ней — увидеть, прикоснуться. Услышать голос: ее — не Йорга.

— Ли! — Дэя с разбегу повисла у него на шее. — Как долго я тебя не видела!

— Здравствуй, здравствуй, сестренка! Да ты выросла! — Ли, радостно улыбаясь, протянул руки, здороваясь с остальными.

— Здравствуй, Ли! Здравствуй, Ева! А друга твоего как зовут?

— Ги, — представился сам великан в форме космического спасателя.

— Как твои дела, Ли?

— Как будто ничего. Прибыл на Землю для окончательного лечения.

— Срослось все?

— Похоже, да. Может быть, еще удастся вернуться в спасательную службу.

— Вернется, конечно: куда мы там без него?

— Должен вернуться — пусть даже не спасателем. Я пока не так много успел.

— Судя по тому, что сообщал во время сеансов связи — не мало.

— Еще как! Беседовал непрерывно со всеми, кто имел возможность навестить его. Здорово так говорил! Наш профессор справедливости.

— А ну тебя! Профессор! Просто делать было ничего нельзя, так рад был чесать языком с каждым.

— Слушайте его больше: чесать! Я б от такого чесания взмок моментально. Работал — на полную катушку!

— Ну, ладно, ладно. Но и ребята не отставали: разносили, Капитан, все, что я им втолковывал. А дальше уже все шло по цепочке. Но насколько понимают и принимают, сказать трудно: мы там разрозненны — во время сеансов связи много не скажешь. Все-таки, кое-что есть: вот это чудо Космоса — шалун Ги, которого вызвали, чтобы судить.

— Твой друг мог чем-то провиниться?

— Он сумел. Хотя ты его, вероятно, похвалишь: он, мало того, что передавал всем мои слова, еще пошел и на открытый конфликт с генетиками. Не дал проводить опыты на неполноценных!