Михаил Иржавцев - Данэя

Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.

Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: «Джерихон, Джерихон!» Псалом американских рабов-негров.

Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм — «Хижина дяди Тома». Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.

— Какая мерзость! — возмущается Она. — Как только такое могло существовать?

— Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.

— Что именно?

— То, что нечто подобное может существовать сейчас.

— Сейчас? Что имеешь ты в виду?

— То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы — полноценные — и они — неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.

— Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.

— Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны — нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.

И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он — Поль, в своем блоке. Ночь.

Звучит рассказ о том, как Он — ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию — сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.

Появляется Гурия — Лейли: полная, с большим животом. Он и Гурия: она предлагает ему себя, Он отрицательно качает головой. Они молча сидят рядом. И что-то мелькает в лице Гурии, глядящей на Него, бессильного. Она обнимает Его, прижимает к себе.

— Тебе очень плохо, миленький?

— Да. Говори! Рассказывай что-нибудь, — просит Он.

— Что рассказывать, миленький? Я ничего не знаю.

— Все равно — только говори.

И она, прижимая его к себе, начинает свой рассказ. Возникает свет на основной сцене: возникает третий план. Там Гурия, вторая — Рита.

Школа и отбраковка. Потом другая «школа»: для неполноценных. И, наконец, третья, где ее готовят стать гурией.

Она — уже гурия. Одна за другой сцены их жизни: вакханалии эротических игр, поездки по вызову, песни в кругу подруг. Звучит их примитивная речь.

— Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю.

Звучит голос Лейли, и двигается по сцене Рита. Голос звучит ровно: Гурия не представляет себе другую жизнь. На экранах, где крупным планом оба лица, Лейли и Риты, — отвращение и боль, сменяющие малоосмысленный взгляд, обычную угодливую улыбку гурии. И совсем другая улыбка, обращенная к мальчикам-гурио, чьим инструктором становится на короткое время.

И страшное: то, как гурии, став старше, уезжают куда-то и не возвращаются больше; как не хотят идти, когда зовут, но все-таки идут, потому что боятся уезжать из привычного круга подруг.

— А еще бывает…

Бьется на сцене гурия, кричит: «Не хочу больше!!!» и, разбив вазу, режет себя осколком стекла.

— Тогда жалко бывает!

Жалко! А голос Лейли уже ведет рассказ об их радостях: праздниках, когда они, гурии и гурио, сами выбирают друг друга; о конкурсах, на которых они видят много других гурий. И все это на сцене.

…Антракт! Дан перевел дыхание. То, что когда-то знал только он, что сам рассказал им, они будто пересказали ему — про него же. По-новому — раскрыли то, что ускользнуло из его памяти: он смотрел не отрываясь, как будто узнавал все это впервые.

Шумела вокруг публика: обсуждали, спорили; а некоторые — угрюмо молчали, и брови их были сдвинуты.

Что-то ему надо вспомнить! А, да: Марк не прилетел на спектакль, не воспользовался приглашением Поля и Лейли — это странно.

Дан вызвал его:

— Почему ты не прилетел?

— Решил посмотреть дома: я слегка не в порядке.

— Что такое?!

— А! Возраст: ничего серьезного. — Он бодрился чтобы Дан не догадался, что это не просто легкое недомогание.

Очередной сердечный приступ начался в тот момент, когда он вызывал кабину, чтобы ехать на ракетодром. Врач быстро купировал его и уже ушел. Пока сидишь в кресле — ничего, а встанешь — начинаешь задыхаться.

— Пока, Дан! Иди за кулисы: тебя там наверняка ждут, — и он выключил связь.

…Второй акт. Дан сидит, напряженно следя за Лейли.

— Ты, может быть, поспишь, миленький?

— Нет — рассказывай дальше.

— Я ничего не знаю больше. Может быть, меня хочешь? Тоже нет? Спеть тебе?

— Да. То, что для себя поете.

Звучит голос Поля — Его, второго: «Какое же это зверство: взять живого человека и выдрессировать его для удовлетворения своих потребностей, которые мы и сами не считаем возвышенными, — превратить в сексуальный унитаз, и только в этом видеть смысл и оправдание его существованию среди нас! Лишить его права распоряжаться собой — превратить его в вещь, в неодушевленного робота», «Кто мы такие?», «Разве интеллект дает право на бесчеловечность?».

Слова падают в зал. Аккомпанемент громких лихорадочных ударов сердца. Он, второй, теперь на самой сцене — сидит, опершись лбом на руки. Гурия тянет заунывную песню.

Стучит кровь, и многократно повторяется в динамиках его внутренний крик: «Не хочу больше!» Ярко загорается аквариум, огромные тени рыб двигаются по стенам. Вот выход! Ударом кулака Он разбивает стекло и хватает острый осколок. И тут: Гурия виснет у него на руке.

— Ой, миленький — не надо!!!

Дан напрягся до предела, следя за их борьбой. Нет: не перестарались! Вместо того, чтобы отшвырнуть ее, Он вырывается и, глядя на перепачканные кровью руки, бросает осколок. Дан облегченно вздохнул: они сделали так, как договорились.

Гурия сидит, положив на грудь его голову, обняв ее окровавленными руками, и плачет. Тихо начинает звучать музыка: неведомый инструмент, очень похожий на скрипичный регистр оркестриона. Но звуки его глубже, острей: это скрипка — настоящая. Запись исполнения Дана. Она плачет, раздирает сердце. И изредка звучит сквозь всхлипывания: «Ой, миленький!», «Ой, плохо!», «Рыбок — тоже жалко!».

Наступает утро, — она уходит. Навсегда. Врачи входят к нему, уводят с собой. Он лежит на койке в клинике.

Потом Он снова — здоровый — у себя в блоке. Вызывает Гурию.

— Ее нет. Но есть другие подобные экземпляры, — отвечает сексолог.

— Что с ней?! — Нет ответа!

Он у компьютера: работает, думает. И на большом экране — вид стартующего гиперэкспресса.

И вдруг, вытесняя торжественную музыку, снова звучит скрипка.

…Долгое, ужасно долгое молчание. Потом взрыв: шквал аплодисментов. И у многих — на глазах слезы.

Только через час зрители стали расходиться, и Дан с Эей прошли за кулисы.

Он обнял обеих исполнительниц Гурии:

— Как вы играли!