Михаил Иржавцев - Данэя

— Твой друг странно ведет себя. Он очнулся, и, узнав, что мы собираемся немедленно произвести ему замену сердца, категорически отказался. — Он был возбужден. — Чего он боится? Элементарная операция — ничего особенного!

— Он — не боится. Можешь ты провести меня к нему?

— Конечно! Ты уговоришь его?

— Не знаю. Пойдем!

На Марка было страшно смотреть. Похоже, начинался еще один приступ. Но он был в сознании.

— Марк! — Дан склонился над ним.

— Дан, — Марк с усилием открыл глаза. В них была дикая боль. — Скажи им: я запрещаю им пересаживать мне сердце донора, — голос его был еле слышен.

Дан вышел в соседнюю комнату, где его ожидали врачи.

— Уговорил?

— Нет. Это не удастся сделать. Помогите ему другими средствами.

— Какими? Другие средства — все — годятся лишь как временные. Ты же знаешь!

— Неужели в последнее время не было создано ничего эффективного?

— Для чего? Делается пересадка — и все! Зачем нужно еще что-то?

— Пересадку он делать не даст.

— Хорошо — попробуем помочь лекарствами, но… Гарантировать мы ничего не сможем.

Дан снова вышел в вестибюль. Уселся в кресло: ждать.

Врач вышел к нему очень нескоро.

— Кажется, пока обошлось. Он сейчас засыпает. Но случай слишком тяжелый: это не сердце, а ветошь. На то, что как-нибудь обойдется, рассчитывать нечего.

…Дан провел бессонную ночь. Дома ничего не знали: он боялся, как бы весть не дошла до Лейли. Выбежав на зарядку без Эи, сразу же связался с клиникой.

— Спит еще.

— Ночь прошла спокойно?

— К счастью, да. Но надеяться не на что. Если не сделать пересадку, жить ему осталось недолго.

— У него моя пластинка. Понадоблюсь — воспользуйтесь ею.

Он не пошел в бассейн. И почти не мог есть за завтраком. Ждал.

…Марк был еще очень слаб, но говорить мог.

— Уговори его, не дай ему умереть, — еще раз сказал врач перед тем, как впустить его в палату.

Глаза Марка потеплели, когда Дан подошел к ложу реанимационной установки.

— Прости за беспокойство, — тихо произнес Марк.

— Ты не передумал? Положение критическое.

— Я знаю. Но я уже говорил тогда: повторять не буду. Не имею право — и не хочу.

— Ты слишком нужен сейчас.

— Все равно: этого нельзя делать.

— Твой отказ пока ничего не изменит.

— А мое согласие изменит наверняка: я потеряю право открыто смотреть в глаза моим мальчикам.

— У меня — тело неполноценного.

— Ты тогда еще не знал.

— У Ли четвертая часть от доноров. Зато он успел распропагандировать почти весь Малый космос.

— Из интервью Ли при публикации исключили одну фразу: «Когда я думаю, что мое спасение стоило жизни людям, взятой без их согласия, мне хочется умереть».

— Марк…

— Не надо, Дан. Ты сам знаешь, что не должен мне этого говорить. Все — или ничего, Дан. Мне стыдно будет жить с сердцем, отнятым у донора.

— Марк, они могут не спасти тебя.

— Пусть так. Моя смерть будет иметь смысл. Сядь-ка, Дан. Лал понял бы, что я — не могу иначе. А я ведь немало мешал ему говорить во весь голос.

— Ты сберег его.

— Я делал это только из страха за него: я любил его — но считал, что он заблуждается.

— Не вини себя.

— Поздно я понял его. Жить мне, все равно, осталось немного — а я слишком мало сделал для него. Для нас всех.

— Ты опубликовал его книги.

— Ты сделал бы это и без меня. Нет уж: если я умру сейчас, то с сознанием, что успел сделать нечто существенное. Люди скорей поверят в наши идеи — идеи Лала. Как сказал древний мудрец, Гиллель: «Если я не за себя — то кто за меня? Если я только за себя — что я? Если не теперь — то когда же?»

Марк закрыл глаза: разговор утомил его.

— Посиди немного со мной, — шепотом попросил он.

Потом он раскрыл глаза, слабо улыбнулся:

— А может, еще и обойдется. Успею увидеть твоего внука. Ну, теперь иди! Скажи только врачам, чтобы оставили меня в покое: пусть не пристают с пересадкой.

У входа в клинику Дан столкнулся с товарищами Сына: Ивом, Уно и Александром.

— Сеньор, ты был сейчас у него?

— Как он?

— Вы откуда знаете, что он здесь?

— Врач сказал.

— Врач? Почему?

— Он нас видел раньше. Когда мы провожали Деда от тебя.

— Кого?

— Редактора Марка: мы так зовем его.

— С ним тогда произошел приступ. По вызову прилетал этот врач.

«А, старый знакомый!» Вот когда, значит, это было.

— Почему не сообщили об этом? Хотя бы — Лалу?

— Дед не велел.

— Можно будет навестить его?

— Я дам знать, — он не стал больше ничего говорить им.

… Марку было немного лучше на следующий день.

— Вот видишь: опять обошлось. Рано панику подняли. Привыкли, понимаешь, чуть что — спешить со своими любимыми пересадками. Хорошо, что я не дал.

Дан не стал спорить.

— Улучшение временное — нового приступа следует ждать в любой момент. И тогда произойдет инфаркт: это может значить одно — его конец, — сказал ему врач.

Но он не стал говорить об этом Марку. И не пытался больше уговаривать его.

— Лейли — не знает обо мне?

— Нет.

— И не надо: ей нельзя волноваться.

— Я сказал только Эе. И твои трое ребят знают: они приходят сюда.

— И сейчас здесь?

— Здесь.

— Славные ребята. Ты попроси пропустить их ко мне.

— Тебе нужен покой.

— Мне хорошо с ними. Они бывали у меня дома: я привык к ним.

— Знаешь, они называют тебя Дедом.

— Знаю, — Марк улыбнулся. — Попроси: пусть их пропустят.

Марку день за днем потихоньку становилось лучше; он посмеивался над опасениями врачей — но они не спускали с него глаз.

Худшее, что могло произойти, во всяком случае, оттягивалось. Другая забота вновь заняла первое место: Лейли должна была родить со дня на день, и Дан держал ее почти под непрерывным контролем. Роды предстояло принимать ему.

— У него большой опыт: он первоклассный акушер, — подбадривала Эя Лейли.

… Дан связался с Марком — извинился, что не сможет навестить: у Лейли начались схватки.

— И чудесно. Нечего ко мне ехать. Сообщи, когда он родится, — я буду ждать.

И вот Дан держит новорожденного. Теперь уже — своего внука. Рядом Эя, ассистировавщая ему.

Обработав ребенка, поднес его к Лейли: показать. Потом позвал Сына и Дочь.

— Держи! — сказал он Сыну. — Твой!

— Маленький! — Дочь сияла.

И в эфир пошло сообщение: ребенок родился! Марку, Еве, Ли, Полю, Рите, — и тысячам других, с нетерпением ждавшим этой вести.

И следом за радостным событием, совершившимся днем, другое. Ночью: инфаркт миокарда — у Марка. Дан сразу же уехал в клинику.

Лейли лежала, время от времени просыпаясь и посматривая в сторону детской камеры, где спал маленький. Лал дежурил возле сына. Обоим ничего не сказали о Марке.

Марк был плох: инфаркт, довольно обширный — правда, в меньшей степени, чем ожидали врачи. Но они не скрывали опасений, что за ним следом может почти сразу последовать второй. Марк лежал неподвижно; но состояние, казалось, опять сколько-то улучшилось.