Михаил Иржавцев - Данэя

— Почему же тогда все дети не рождатся достаточно способными?

— Потому что это — абсолютно невозможно. И ты это знаешь. Зато мы обеспечиваем максимум одаренных, возможный на сегодняшний день. Исключение подбора повлечет за собой потомственную деградацию. Аргумент этот — против тебя. Тебе есть над чем подумать. У меня на сегодня все.

Он сам вызвал самоходное кресло для меня.

Несколько дней Йорг не связывался и не встречался со мной. Я провела их в тревоге: мы гадали, что он предпримет.

— Рассчитывал, что от неизвестности у тебя сдадут нервы? — спросила Эя.

— Должно быть. Но когда, наконец, вместо радиовызова он появился сам рано утром в моей школе, в его поведении не было и следа враждебности.

Дети делали зарядку. Я, как всегда, сидела возле площадки — наблюдала. Потом внезапно, еще не видя, почувствовала его присутствие и вздрогнула. Как сегодня.

— Ну что ты, сестра! Нельзя же так: разве ты меня боишься? — улыбаясь, сказал он.

— С чего ты взял?

— Конечно: отчего ты должна бояться? Доброе утро!

— Приятное утро, сеньор.

— Я хотел бы с тобой поговорить.

— После завтрака. За это время я вызову себе замену — практикантка еще неопытная.

— Хорошо, я приду после завтрака.

— Зачем? Лучше останься — понаблюдай за детьми. Разве это не доставляет тебе удовольствие?

— Я не против, — согласился он сразу.

Он как-то задумчиво смотрел на детей.

«Смотри, смотри!», думала я. «Это тебе полезно: может быть, что-нибудь поймешь».

После зарядки дети подошли к нам. Я его им представила — он только молча кивнул им головой в знак приветствия.

…После завтрака состоялся наш второй разговор.

— У нас обоих было время подумать, сестра.

— Над тем, что ты назвал аргументом против меня? Я и тогда могла сказать, что ты прав…

— Вот видишь, ты и сама это признала.

— …но — всего лишь частично. Это еще не вся правда и не единственный императив. Подожди спорить, — сперва ответь мне вот на какой вопрос: не хотелось ли тебе погладить кого-нибудь из детей по головке?

Я, видимо, застала его врасплох этим вопросом: ему явно не хотелось признаваться, что подобного желания у него не появлялось.

— Нет! — все же вынужден был сказать он.

— Вот видишь! Значит, у тебя нет любви к ним — ты не можешь дать им и капли ласки. А у нас любовь к детям является непременным условием возможности заниматься ими.

— Не понимаю, что ты этим хочешь сказать?

— Что непонятно: как, не любя детей, ты можешь иметь к ним отношение?

— Знаешь, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты напрасно пытаешься. Не улыбайся, пожалуйста: у тебя для этого слишком мало причин. Не понимаю, почему ты стараешься помешать мне помочь тебе?

— Помочь? Вы только не мешайте!

— Нет уж! Мы и так — слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше — нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей — и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете еще, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать — большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?

— Его еще не поняли.

— Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться — дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом — полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!

«Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!» — я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят — враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.

— Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты — тоже.

Я молчала: да, не сомневалась.

Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот — знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.

Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему — чтобы обратить против меня.

— Угроза бойкота не может устрашить тебя. Еще бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели — и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?

— Я за все готова ответить одна.

— Ты еще не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет — не она.

Не она? Кто? Не отец же ребенка — его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.

И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой мальчик — почти сын. Которого спасла от верной отбраковки, и которого любила больше всех на свете. И он меня — ближе меня у него тоже никого не было. Я останусь ему самой близкой — чтобы со мной не случилось. Он не отречется от меня, если я подвергнусь бойкоту — и тогда бойкот ждет и его.

— Тебе не жалко его? — спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. — Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?

— Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.

— Не поможет, Ева: он любит тебя — он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? — Много, слишком много он, оказывается, понял. — Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! — И он быстро ушел.

День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?

Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог — я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.

Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??

Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок еще не родился — а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли — что ждет его на очень долгие годы?

Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, — ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.