Михаил Иржавцев - Данэя

— Дети разных возрастов у вас мало общаются. Это плохо. Мои росли вместе; Сын заботился о сестре, знал, что он — старший. Мне столько еще тебе о них рассказывать.

— Они, должно быть, и дают тебе силы. Счастливая ты, все-таки — несмотря ни на что!

— Да, Ева. И за это я благодарна вам: Лалу и тебе. Пока, Ева! Открой свою внешнюю связь. Будем вместе!

— Будем, сестра.

— Еще вот что: я записала весь наш разговор — разрешишь дать запись Дану? Или хочешь, чтобы я ее стерла?

— Нет. Ему — дай!

— Ну, все! До встречи, сестра. Прилетай поскорей: мы покажем тебе Сына.

— Спасибо тебе — за все. Привет мой Дану!

Озеро знакомыми очертаниями распростерлось внизу. Дан посадил аэрокар и, выскочив из кабины, сбежал к берегу.

Как давно был он здесь. С Лалом. Там, вдалеке, остров, где прошла будто приснившаяся ночь с Лейли. Он был тогда другим, а Лал жив.

— Отец! Красиво-то как! — другой Лал, его сын, стоял сзади.

Робот быстро развернул палатку. Они спустили на воду надувные лодки, погрузили снасть. Озеро, несмотря на нерабочий день, было почти пусто — лишь одна лодка маячила невдалеке.

Поначалу поставили лодки рядом. Разделись, подставив тело солнцу, ощущая воздух всеми порами. Дан наладил удочки, помог Сыну. Закинули и стали ждать.

— Что такое? Почему совсем не клюет? — разочарованно произнес Сын.

— Ничего: попозже, к вечеру начнет. Давай-ка разъедемся. Попробуй поработать спиннингом.

— Я поплыву к большому острову.

— Давай! Когда-то у меня там брала щука. На такую точно блесну: возьми-ка!

— Зачем — две?

— Про запас: там у берега водоросли — могут быть зацепы.

Вода казалась застывшей. Кивки тоже — так, что надоело смотреть. Дан налил чаю из термоса, попил не торопясь.

Лодка с одиноким рыбаком снялась с места, приблизилась к нему.

— Клюет? — спросил рыбак, поздоровавшись.

— Мертво. А у тебя?

— Тоже. Только время зря теряю!

— На что ловил?

— Да почти все перепробовал.

— Может, позже начнет?

Рыбак махнул рукой:

— Вечером вчера не клевало, и сегодня утром ничего: я в четыре часа начал. Впустую! Улечу сейчас куда-нибудь еще — давно пора! И так, уже никто здесь не остался. Не собираетесь тоже?

— Нет. Я слишком давно тут не был.

— Ну, как знаешь. Удачи! — Хорошо, что не узнал: лицо затенено большим козырьком.

Значит, надеяться почти не на что. Жаль: так хотелось испытать захватывающее чувство азарта и удачи, ощущения сопротивления пойманной рыбы, натянувшей леску. Но улетать он, в любом случае, не собирался.

Лал ждал его когда-то здесь, — а он был там, на острове: Лейли пела ему и дарила себя. Сын уплыл туда — к острову. Его уже совсем не видно.

Солнышко приятно пригревало. Сбросив еще пару глиняных «бомб» для прикормки, Дан лег на дно лодки, незаметно забылся дремотой.

…Внезапно что-то будто толкнуло его. Еще не совсем очнувшись, он сел и начал озираться вокруг. И вдруг увидел: лодка Сына качается на воде. Пустая!

Он испуганно схватился за радиобраслет:

— Сын! Сын, отзовись! Где ты! Сын!

Сын отозвался не сразу.

— Я на острове, Отец. Что-нибудь случилось?

— Я испугался. Твоя лодка далеко от берега, и тебя в ней не было.

— Я забыл ее привязать. Пришли мне, пожалуйста, большую палатку, одежду и робота с едой.

Что?! И он вдруг вспомнил все: понял.

— Ты один? — спросил он с какой-то робостью. Сердце учащенно колотилось.

— Нет.

— Сейчас пришлю. — Он поспешил на берег, надул плот и сам перетащил на него все.

С того дня, как побывала у них, она часто прилетала сюда.

Дни были до отказа заполнены — она и Поль работали как одержимые, готовя «Бранда». Но параллельно, ни на минуту не прекращаясь — мысли: о себе, о Дане, Эе, их детях. Она никуда не могла деться от них. И все чаще тянуло туда, где прошла единственная, невероятная, прекрасная ночь. Ночь с Даном. Здесь — в тишине, одиночестве, подолгу сидела она, вновь и вновь вспоминая, думая.

…Отплыв на достаточное расстояние, Лал прицепил данную Отцом блесну и встал во весь рост.

Первые несколько забросов не дали результатов. Вспоминая то, что говорил и показывал Отец, он повторял их, приближаясь к острову. И уже вблизи от него рыба взяла.

Леска натянулась до предела. Замирая от волнения, Лал осторожно подтягивал ее, держа палец на кнопке моторчика, крутившего катушку. И не поверил своим глазам, когда увидел рыбину, подхваченную подсачником. Щука! Не маленькая. Вот они какие!

Он снова прицелился, забросил. Ничего. Снова, и еще раз, и еще.

И опять натянулась леска, прогнулось удилище. Снова удача! Идет еще тяжелей, чем первая. Чтобы не оборвать леску, приходится то включать моторчик, то отпускать тормоз. Сколько в ней силы! Ну же!

Тоже щука. Какая огромная, чуть ли не вдвое больше первой. О-го-го! Глаза юноши сияли, ноздри раздувались, — он широко улыбался.

Еще, еще заброс. Ничего. Не может быть, не должно! Поймать еще, почувствовать вновь и вновь взявшую блесну рыбу, подсечь ее резким рывком и снова тащить к себе.

«Там у нас тоже обязательно должна быть рыба, ею надо как можно скорей заселить водоемы». Чтобы и там можно было испытать азарт ловли, восторг при виде крупной бьющейся рыбы.

Он забросил далеко, почти к самым кустам у мыска. Повел — и тут же почувствовал, что зацепил. Ну, надо же!

Действуя веслами, он медленно подплыл к мыску, чтобы, легонько подергивая леску, как учил Отец, попытать освободить тройник с блесной. Солнце еще сияло вовсю. Ветерок приятно обдувал лицо и голое тело и тихо подвигал лодку.

Удивленный вскрик заставил его поднять голову.

…Что делать? Как жить дальше? С каждым днем она все сильней чувствовала, что уже окончательно не в состоянии жить по-прежнему, — только так, как живут они.

Мысль, в первый момент показавшаяся безумной — стать одной из них, войти в их семью — не проходила. Наоборот — становилась навязчивой, настолько сильной, что сминала даже чувство к Дану. Они становились ближе ей — все: и Эя, и девочка, и застенчивый юноша, горящий взгляд которого стал часто видеться ей.

Надо искупаться: вода освежит тело и хоть немного успокоит. Лейли сбросила одежду, шагнула к воде. Солнце било в глаза так, что пришлось зажмуриться.

Она приоткрыла глаза — и не поверила себе: лодка, прямо перед ней, и в лодке сын Дана — Лал. Солнце золотило его развевающиеся огненно рыжие кудри, — казалось, сияющий ореол окружал его голову. И юношески стройное нагое тело с выпуклой грудью, развернутыми плечами — будто созданное античным скульптором для храма Гелиоса.

Он поднял голову, услышав ее вскрик, — и все затмил его взгляд. Он уже не мог оторвать от нее глаз, не мог опустить их; в них светились восхищение и радость, робость и покорная нежность. Губы его беззвучно шевелились.