Олег Матвейчев - Политические онтологики

Осмысляя философию как целое, Гегель – единственный из мыслителей Нового Времени – всерьез разбирает греческое мышление (у Лейбница, Канта, Шеллинга это происходило «превосходящим образом»). Гегель как мыслитель конца метафизики, тем самым оказывается и ближайшим к ее началу – греческому мышлению. Поэтому чрезвычайно существенно, как он осмысливает это начало. Хайдеггер показывает, что восприятие Гегелем греческого мышления всецело определено декартовской субъективной установкой. Греки мыслятся из Нового Времени, а не «из себя самих», не по-гречески. Для Гегеля решающими в каждом греческом философе являются определенные моменты и совсем не те, которые были решающими для самих этих греческих философов.

«Основное слово Парменида гласит: Эн, единое, все единящее и потому всеобщее… Однако, „главную мысль“ Парменида Гегель находит не в Эн, бытии как всеобщем. „Главная мысль“, согласно Гегелю высказана скорее в положении, гласящем: „Бытие и мышление суть то же самое“… Гегель видит в тезисе Парменида предварительную ступень к Декарту… Основное слово Гераклита звучит: логос, собирание, дающее всему, что есть, совокупно наличествовать и явиться в качестве сущего… Но гегелевское истолкование философии Гераклита ориентируется как раз не на логос… главный упор в своей интерпретации Гераклита Гегель делает на высказываниях, в которых дает о себе знать диалектическое единство, единство и единение противоречий…» (Хайдеггер М. Гегель и греки \\ Время и бытие М. 1993 г. стр.385–386).

Аналогично – и с главными словами Платона (идея) и Аристотеля (энергия). Греческая философия, по Гегелю, как ступень к Декарту, еще не доходит до понимания субъективности, она мыслит бытие как непосредственное, как неопределенную данность. (С этого абстрактного бытия начинается гегелевская «Наука логики»). Но абсолютная идея должна доходить до конкретного, а не останавливаться на абстракциях. Конкретна же истина, как высшая достоверность и как система, т. е. единство тезиса, антитезиса и синтеза. Хайдеггер пытается разобраться с каждым из этих моментов внутри гегелевской системы, т. к. признает, что более высокая ступень рефлексии после Гегеля невозможна. Дальше Гегеля пойти нельзя, но можно пойти ближе , т. е. мыслить изначальнее. Хайдеггер разбирает гегелевское понимание бытия, истины, системы и негативности (как того, за счет чего возможны у Гегеля переходы).

Гегель называет целью философствования истину, а греческий мир, по его мнению, еще находится на ступени красоты. Но ведь у греков было слово «истина» – «алетейа». Почему Гегель ее не продумывает? Да, это не истина в смысле достоверности как в Новое Время. «Но если эта алетейа, сколь бы туманной и непродуманной она не оставалась, правит в истоках греческой философии, то мы обязаны все же спросить: не зависит ли как раз достоверность в своем существе от Алетейи, при условии, что мы не будем неопределенно и произвольно толковать последнюю, как истину в смысле достоверности, а помыслим ее как открытие тайны?… Когда Гегель характеризует бытие как первый выход во вне и первое обнаружение духа, то приходится задуматься, не должно ли уже в этом выходе во вне и самообнаружении идти дело об открытии постоянности… Когда Гегель дает основанию своей системы увенчаться абсолютной идеей, полным самопроявлением духа, то это заставляет спросить, не идет ли дело еще и здесь, в этом самопроявлении, т. е. в феноменологии духа и, тем самым, в абсолютном самопознании с его достоверностью, все о том же открытии» (Хайдеггер М. Гегель и греки \\ Время и бытие М. 1993 г. стр.387–388).

Так же не самопонятно гегелевское определение бытия. С одной стороны, Гегель, как никто в метафизике, ставит бытие и ничто рядом. Это значит, что Гегель прекрасно сознает, что сущее в целом, в своей пока еще неразличенности и абстрактности предстает перед человеком, когда он выдвинут в Ничто. Но Хайдеггер задает вопрос не только о тождестве бытия и ничто, чего хочет Гегель, а о различии их. В противном случае, из бытия и ничто не получится становление, как этого хочет Гегель. О различии бытия и ничто ничего не говорится, это их тождество есть первейшее состояние нерешенности быть сущему или не быть, к последнему все склоняется уже из-за абсолютного понятия – бытия в смысле основания бытия сущего. Первое же бытие определяется из Ничто, негативно как не определенное, не посредственное. Раз между бытием и ничто нет различия, то не может быть и становления, а значит, Гегель упускает движение, историю, время. Понятие времени у Гегеля мыслится из негативности, но негативность, как оказывается, не коренится в ничто, т. к. последнее, по Гегелю, неразличенность, а негативность – это различие. Не удается ее мыслить и из различия «одного» и «иного», ибо последние уже предполагают различие. Когда Гегель начинает логику с тождества бытия и ничто, но называет их различными словами, различие, значит, уже предполагается. Но это не различия бытия и ничто: «Бытие не есть здесь одно по отношению к ничто, как иному, но скорее бытие есть самое безусловное и совершенно иное к абсолютной действительности. И так, само бытие есть безусловнейшее различие, но не с „ничто“, а с абсолютной действительностью» (Heidegger M. Die Negativitat \\ Heidegger M. Gresamtausgabe Band 68 Fr. a. M. 1993 S.23) Абсолютность абсолютной идеи состоит в представленности абсолютным субъектом, в сознании. Таким образом, ради абсолютной субактивности, абсолютного понятия, Гегель пренебрегает бытием, равно как и Ничто, ибо последнее так же снято в абсолютной субъективности, т. е. предполагается, что негативность ей просто присуща без всяких вопросов: «Негативность является несомненной как в системе завершения западной метафизики, так и, вообще, в рамках истории метафизики. Несомненность негативности возвращает к несомненности мышления, как основной способности человека, полагания, сущности которого с самого начала исключает всякие вопросы» (Heidegger M. Die Negativitat \\ Heidegger M. Gresamtausgabe B. 68 Fr. a M. 1993 S.39). Но именно разработка всех начальных несомненностей кажется Хайдеггеру наиболее важным делом. Поэтому философия должна каждый раз начинать с начала, что невозможно, если философ будет строить систему.

«Под системой подразумевается, однако, не искусственная, внешняя классификация и соположение данности, а развертывающееся из проекта опредмечивания сущего, структурное единство представленного как такового… Где мир становится системой, система приходит к господству, притом не только в мышлении. Но где руководит система, там всегда есть возможность ее вырождения в пустой формализм искусственно сколоченной лоскутной системности. К ней скатываются, когда иссякает исходная энергия проекта. Разнообразная уникальность систематики у Лейбница, Канта, Фихте, Гегеля и Шеллинга пока еще не понята. Ее величие покоится на том, что она разворачивается в отличие от декартовской не из субъекта, как ego u substontia finita, но или; как у Лейбница, из монады, или как у Канта, из коренящейся в способности воображения трансцендентальной сущности конечного разума, или как у Фихте, из бесконечного Я, или, как у Гегеля, из духа абсолютного знания, или, как у Шеллинга, из свободы как необходимости каждого отдельного сущего» (Хайдеггер М. Время картины мира \\ Хайдеггер М. Время и бытие М. 1993 стр.55).