Федор Папаяни - Смысл жизни

Второй принципиальной важности тезис заключается в утверждении о том, что такой смысл жизни есть, он существует – независимо от того, известен ли он нам или нет, доступен ли он нашему пониманию или не доступен. Будучи постигнутым, он способен обогатить нас, наполнив собой нашу индивидуальность.

Во-первых, этот объективный смысл жизни существует, потому что именно он является условием возможности всякого субъективного смысла: ибо «спрашивать о смысле – значит задаваться вопросом о безусловном значении чего-либо, т. е. о таком значении, которое не зависит от чьего-либо субъективного усмотрения, от произвола какой-либо индивидуальной мысли» [62]. Вопрос о смысле жизни – это не вопрос о субъективных целях, которые ставит человек, это вопросы: «Зачем жизнь?», «Для какой такой надобности она?» Однако именно тот факт, что смысл у жизни должен быть, что он есть очевидная потребность человека, образует неприятную трудность для многих людей.

Во-вторых, весь вопрос заключается в том, что смысл вообще всякого явления находят за его пределами. Смысл определяется не изнутри, а извне. И, стало быть, если говорить о смысле жизни, надо иметь в виду тему смерти и вопрошать о том, средством для чего, лежащего вне жизни человека, может служить его жизнь. Просто усматривать смысл жизни в самой жизни, «жить ради того, чтобы жить», – это право каждого, но надо ясно отдавать себе отчет в том, что эта формула в переводе на понятный язык означает: «Смысла у жизни нет, есть просто жизнь, и надо просто жить, – ни зачем, а так просто…»

Но объективный смысл у жизни должен быть, поскольку даже отрицающие его все равно пытаются хоть как-то позитивно о нем говорить. А. Камю, например, стремится обосновать, что есть смысл жить даже в ясном сознании абсурда, а массовое сознание продолжает убаюкивать себя заклинаниями о том, что «смысл жизни в самой жизни».

Как уже отмечалось, смысл жизни – это не только ответ на вопрос «зачем?» но и на вопрос «для кого?». На последний вопрос можно отвечать двояко: можно говорить о том, зачем моя жизнь другим, – и об этом рассуждать очень легко, а можно задаться вопросом, зачем моя жизнь мне самому, – и вот это-то и есть настоящий вопрос о смысле жизни. В первом случае обнаруживается спасительная лазейка для ухода от решения вопроса. Вместо размышления о смысле-для-себя проще рассуждать о смысле-для-других. Тут с легкостью выясняется, что жизнь человека может служить на пользу людям, для продолжения рода, для счастья будущих поколений, для всемирной эволюции жизни – все это, хотя и важное само по себе, вполне могло бы удовлетворить биоробота, киборга, но человеку, до тех пор, пока он будет сохранять свою субъективную природу, все эти аргументы не согреют сердца, ибо самое главное остается неясным – мне-то самому зачем моя жизнь нужна?

В-третьих, до тех пор, пока человек будет сохранять свою природную сущность, ничто не сможет заглушить в нем того чувства (как сердечного, так и интеллектуального), что смысл жизни нужен человеку, и что основанием подлинного существования может стать только ясный положительный ответ на этот вопрос. И хотя разум подсказывает нам, что никакой ответ на вопрос о смысле жизни, скорее всего, не может быть окончательным решением данной задачи, он также не может «снять» эту проблему. Жажда такого ответа, который бы ложился на сердце, прояснял разум и освежал чувства, – эта жажда очевидна.

Следовательно, третьим принципиальной важности тезисом является постулат о том, что существует неустранимая потребность человека в смысле жизни в такой степени, что можно говорить об экзистенциальной невыносимости жизни без смысла. Яркий пример постановки проблемы смысла жизни в экзистенциальной философии можно найти в творчестве А. Камю, который прямо объявляет вопрос о смысле жизни главным и единственным настоящим вопросом философии: «Есть лишь один поистине серьезный философский вопрос – вопрос о самоубийстве. Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой, или она того не стоит, – это значит ответить на основополагающий вопрос философии. Все прочие вопросы – имеет ли мир три измерения, существует ли девять или двенадцать категорий духа следуют потом» [29].

Трудно не согласиться с этими словами, нельзя не признать за ними предельную глубину. Но что же предлагает А. Камю в качестве ответа на этот вопрос? Надежда на некий смысл жизни, надежда на то, что некая «превосходящая жизнь идея» способна этот смысл ей сообщить – все это, согласно А. Камю, «гибельное уклонение» и «жульничество», мир и жизнь есть абсурд, и вовсе не обязательно пытаться избавиться от него при помощи самоубийства или вышеупомянутой «надежды». Надо в этом абсурде жить, и именно такая жизнь в ясном предстоянии абсурду может обеспечить подлинность существования.

Однако, несмотря на все заверения мыслителя о том, что в контексте абсурдности жизни «надо представлять себе Сизифа счастливым», невзирая возможному и вполне понятному сочувствию его интеллектуальному мужеству и человеческой боли, позиция философии абсурда не способна дать сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос о смысле жизни. И слова о том, что такой ответ вовсе и не нужен, что он означал бы «гибельное уклонение» и дезертирство, не могут все-таки заглушить чувства, что смысл жизни нужен человеку, и что основанием подлинного существования может стать только ясный положительный ответ на этот вопрос.

Человек, очевидно, имеет потребность в смысле жизни. Даже те самоубийцы, о которых так много пишет А. Камю, своим решением доказывают значение и власть этой потребности. Самоубийство, действительно, представляет собой некое «признание», но Камю, на наш взгляд, недостаточно полно его расшифровывает. Полностью оно звучит примерно так: «Я смысла жизни не нашел (или – имел, но потерял), я не вижу (больше) в жизни смысла и отчаялся его обрести, а без него жить мне невыносимо». А. Камю желал бы игнорировать эти последние слова, но они звучат независимо от его желания, и они являются самыми главными, ибо в них суть.

Не из осознания отсутствия смысла жизни приходит человек к самоубийству, как верно подчеркивает А. Камю, – никакой связи здесь еще нет; самоубийство является следствием невыносимости жизни без смысла, – вот чего он, видимо, не хочет видеть. Смысл жизни, подчеркнем это особо, является не просто неким «желанием» личности, не прихотью и заманчивой перспективой. Смысл жизни есть потребность в точном значении этого слова. Потребность есть то, что насущно, то, что существенно и необходимо, без чего жизнь человека, по меньшей мере, терпит серьезный ущерб или вовсе невозможна.

Поэтому, говоря о потребности индивида в смысле жизни, необходимо использовать еще одно часто употребляемое и поверхностно понимаемое слово. Прежде необходимо произвести уточнение его значения. Итак, всякий человек на земле призван к самореализации. Мы настолько часто слышим это слово, что уже отвыкли видеть хоть что-то реальное в нем. А ведь «самореализация» означает не более и не менее как реализацию себя. Всякая реализация предполагает наличие некоего замысла, который реализуется, т. е. воплощается. Идея самореализации должна в таком случае означать буквально то, что меня еще нет, есть только некий проект меня, замысел обо мне, реализовать и воплотить который я должен сам.