Владимир Варава - Адвокат философии

Что это значит: бытие есть? Почему не обратное? Этот столь привычный для философии вопрос отнюдь не привычен для людей, которые просто живут. Абсолютная бесцельность бытия, с одной стороны, и его непостижимость – с другой, делают бытие онтологически прозрачным, то есть совершенно незаметным и как бы естественным. Совершенно ведь естественно, что что-то есть, что все есть, как же иначе? Логика обычного восприятия не замечает бытия, поскольку оно «естественно». Спрашивать о целесообразности бытия не принято, потому что, в сущности, спрашивать не о чем. Бытие есть прозрачная и очевидная среда обитания, мир, который просто есть – и все. Уникальность философского взгляда в том, что в естественном бытии видится неестественность, таинственность, нелогичность, невозможность, в конце концов. То, что рождает философское удивление. Закономерно, что вопрос о бытии всегда переносится на человека. Что значит быть человеком, будучи в бытии? В бытии непостижимом, непонятном, неизведанном; в бытии абсолютно бесцельном и беспричинном, в чистом бытии бездонного океана бытийственного. Парадоксальность человеческой ситуации в том, что естественные основы его существования отнюдь не естественны. Более того, они абсолютно неестественны. В редкие минуты приходит прозрение об этом. Социальное бытие не связано с бытием. Бытие и социальный смысл находятся по разные стороны. Бытие как таковое с точки зрения социума не является проблемой – это принцип чистого существования, в котором человек создает различные смыслы и ценности. Философия стремится прорваться к смыслу бытия: не приписать бытию относительный смысл, но постичь невероятное и невозможное постичь смысл самого бытия . Возможно, что периодическое спрашивание об этом (иначе: постановка вопроса о смысле бытия) и является одним из принципиальных конституирующих смыслов нашего существования. Бессмысленное и бесцельное бытие задает радикальную перспективу человеческому существованию, которое проявляется в конструировании смыслов. Однако философские настойчивость и честность требуют от нас большего; они заставляют нас отбрасывать все относительное и приблизительное, чем живут социум и культура, и выспрашивать у бытия его исконный смысл. Безнадежность в данном случае не отменяет самого намерения, благородство которого как раз рассчитано не на конечное торжество, но на бесконечное повторение пройденного пути.

Бытие всегда предстает в двух ипостасях: бытие как естественная очевидность и бытие как тайна. Таковы два вида бытия, объединенные одним словом. В первом смысле, в смысле естественной очевидности, нет ничего банальнее и даже вульгарнее бытия. Оно – самая нефилософская вещь; то, что не потрясает, не изумляет, не удивляет. Бытие как естественная данность, естественная среда обитания, как вода для рыбы не вызывает никаких философских эмоций и философских реакций. В среде обитания нет ничего, что могло бы возбудить элементарное метафизическое чувство. Бытие как естественная очевидность – результат совершенно нефилософского, обычного и обыденного воззрения, возникающего всегда и у всех. В таком состоянии таинственное предстает как сверхъестественное, запредельное, выходящее за круг непосредственного восприятия и очевидной данности. Здесь бытие не чудо; чудо – то, что лежит за пределами бытия. Второе воззрение принципиально отличается тем, что именно обычная и обыденная окружающая действительность, действительность посюсторонняя, без всякого даже намека на потусторонность, запредельность, трансцендентность, наиочевиднейшая естественность и представляет собой самую жгучую и непостижимую тайну. Не нужно никаких «иных» миров, не нужно никакого удвоения реальности, не нужно никакого бессмертия души, бессмертных богов или иных невидимых сущностей, лежащих по ту сторону мира; окружающее – то, что есть, – и есть самое невероятное и неестественное. Уловить удивление и потрясение именно от этого естественного, понять его чудесность и невозможность, понять совершенную невероятность существования не потустороннего, запредельного, а именно наличного, значит поймать истинно философское чувство и состояние.

Если бы вопрос о первичности удалось легитимизировать, то он должен был бы звучать именно так. Время и бытие – своего рода корреляты религии и философии, в схватке между которыми разыгрывается основная драма сущего. Можно это взаимоотношение сформулировать так: время и бытие как главные предметные экспликации религии и философии. Иначе: имей религия и философия свои, строго очерченные, предметные области, ими были бы время и бытие. Время в таком случае предстало бы в качестве предмета и субстанции религии, а бытие – философии. Бог – это бог времени, властелин необратимости (прошлого) и неотвратимости (судьбы). Но у времени, как и у всего остального, есть свое бытие. Можно сказать, что и у бытия есть свое время, но время бытия – это вечность, в то время как бытие времени – это судьба, неотвратимость, конечность или историчность. Суть времени – во временном, конечном; суть бытия – в вечном. Бог, безусловно, обладает атрибутом вечности; Бог не конечен, но он не вечен в том смысле, в каком вечно бытие. Бог вечен конечностью, временными проявлениями. Бытие же дает любой конечности, временности свершиться. Свершение бытия во времени есть действия Бога в истории, во времени. Время как таковое – пустое время физики; время человека – это история, в которой разыгрывается действие божественного промысла. Здесь Бог властелин; посредством судьбы – глубоко таинственной – свершается смысл временных событий. Событие – это временное сосуществование с бытием. Жизнь событийна, потому конечна; ее судьбу, то есть конец и способ протекания, определяет Бог посредством промысла. Вот почему ни история, ни жизнь, ни судьба не бессмысленны. Они находятся в ведении неведомого промысла, который удерживает событийность во временном протекании. Бытие же – абсолютное вместилище всего, включая Бога, время и судьбу. В этом смысле и Бог тоже обладает своим бытием, которое является не временностью, но вечностью. Бытие Бога тоже вечно, но иной, отличной от бытия вечностью. Бог – властелин времени, его хозяин и распорядитель, но оно ему сущностно не принадлежит. Мы должны признать, что наряду с бытием времени, бытием бытия есть еще и бытие Бога (или по-другому: наряду с вечностью времени, вечностью бытия есть еще и вечность Бога как иная , не сводимая ко времени и бытию сущность), либо мы должны признать, что бытие Бога есть тайна для Бога, поскольку бытие как таковое есть абсолютная таинственная тайна, чья непостижимость прямо пропорциональна ее очевидности. Здесь богословское преодоление онтологической антиномии – не более чем конфессиональная апологетика. В любом случае в мире обнаруживаются три сущности: вечность (бытие) Бога, вечность (бытие) времени, вечность (бытие) бытия, в жесткой сцепке которых и возможен человек как человек . Человек в этом смысле обладает тройной бытийной сущностью (но не такой, как в распространенной рационалистической трактовке троякого отношения – к природе, обществу и культуре, и не такой, как в фантастической рационалистически-духовной антропологии, предполагающей наличие в человеке тела, души и духа). Тройная сущность человека определяется его отношением ко времени, бытию и Богу. Бог, время и бытие – «окружение» человека, в котором свершается его бытие , в которое он погружен, чем и определяется его парадоксально-невозможная, необъяснимая и непостижимая сущность. Мы всегда можем как-то объяснить Бога, время и бытие: у нас есть, в конце концов, богословие, физика, философия, история. А вот чем объяснить человека – пересечение этих трех величин, мы не знаем; у нас нет и не будет никогда никакой приемлемой «антропологии». Но бытие человека достаточно проявляется. Так, отношение к Богу реализуется в религии , отношение к бытию – в философии , отношение ко времени – в истории . Три начала несет в себе человек: религиозное, философское, историческое, чем и определяется его неантропологическая специфика, невозможность рационального его постижения и рационального обустройства, которое было бы возможно в случае рационального постижения. Именно тройственное бытие не дает возможности рационализации и рационального устроения. Бытие человека сущностно неустроенно. Человек так устроен, что несет в себе божественное, философское и историческое начала; он распят на кресте бытия, времени и Бога. Зачем? Для чего? Этот вопрос нужно оставить без ответа. Смысл человеческого бытия остается открытым .