Жан Валь - Несчастное сознание в философии Гегеля

В конечном счете мы не будем больше чувствать ничего, что было бы враждебным; будем ощущать враждебность как нечто живое и тем самым как нечто, с чем мы стремимся соединиться, с чем мы соединяемся.

В области жизни, где все примиряется, действие доходит до того, что посредством спонтанной реакции разрушает само себя, как разрушается и противоположность всеобщего и единичного. Мы все оказываемся выше области закона, где то, что было сделано, не может быть уничтожено, где за преступлением может следовать только наказание, а не примирение, за исключением тех случаев, когда речь идет о трансцендентном милосердии и молитве. Дух прощает самого испорченного человека. Любовь поднимается выше устойчивой сферы права. «То, что живет, неразрушимо, — говорит Гельдерлин, — то, что живет, остается единым, и никакой удар, каким бы жестоким он ни был, не может нанести ему рану». Такое знание единства жизни является наслаждением. Преступление является отрицательным упразднением, скажет Гегель; но упразднение преступления прощением представляет собой нечто позитивное, снятие ( Aufhebung ), ( система нравственности ). И даже тогда, когда он, ученик Беме, видит божественный гнев, преступник, который его видит, может в каком‑то отношении с ним соединиться. Он видит, что именно самому себе он наносит рану; и такое видение есть принцип его исцеления; несчастное сознание есть принцип его собственного искупления. И жизнь исцеляет саму себя. Противоположность, страдание в противоположности оказывается теперь лишь возможностью воссоединения. Иначе говоря, видение в духе Беме, где наказание рассматривается не с абстрактной точки зрения, а как гнев Бога, является условием воссоединения. «Акт преступления уже не является тогда фрагментарным; действие, которое исходит из жизни, из целостности, также является проявлением целого». На самом деле уже нет, с одной стороны, всеобщего, которое является законом, а с другой — единичного; такое разделение было знаком какого‑то вида лишенности, провала в бытии; есть целостность и разделение, которое предполагает и которое вновь требует этой целостности. Именно потому, что мы покинули область абстракций, воссоединение возможно. Преступник является не олицетворением преступления, а индивидом; и мир — это также индивид, великая живая сила, которой преступник противостоит лишь на мгновение, чтобы затем с ней соединиться. Происходит возвращение к изначальному целому.

Когда субъект и объект, общее и единичное изменяют свою природу, свои функции, проблема Судьбы решается, говорит Гельдерлин. Жертва объединяет индивидуальное и универсальное; и мы вновь встречаемся с темой смерти Бога.

Судьба, как ее представлял Шиллер и прежде всего Гельдерлин, в то же самое время, когда она иллюстрирует идею понятия, иллюстрирует и идею утраты внутри понятия, чувства несчастного сознания. Примирение с Судьбой, союз с Парками, как говорит Шиллер, это ответ одновременно на две проблемы — создания понятия и уничтожения несчастья. [178]Оно является снятием ( Aufhebung ), возвышением и упразднением Судьбы.

Мы видим, что идеи Судьбы, целостности и любви являются внутренне связанными; если использовать язык Беме, который также является и языком Данте, такой гнев Бога есть лишь иной аспект Божественной любви. «Это вновь обнаруживающее себя чувство жизни и есть любовь». Это «дух красоты» и «именно в нем примиряется Судьба. Отпущение грехов — это Судьба, примиренная любовью». «В возвращенной любви жизнь обладает жизнью». Гений примирения — это разновидность любви. И именно это и означает чувство Христа, которое приносит с собой целостность человеческой жизни. Девизом теперь будет не только amor fati , но и amor fatum ; любовь — это Судьба, а Судьба — это любовь.

Преодолев область, управляемую категориями, Гегель может теперь говорить о величайшей невинности, которая «не является несовместимой с величайшим грехом». Более того, сам факт превосходства над любой судьбой «не является несовместимым с Судьбой, в высшей своей точке доводящей до самого великого несчастья». Поднявшись выше любой судьбы, человек может пережить самую горькую судьбу, и именно об этом свидетельствует Христос. Его чистые намерения Судьба превращает в причины несчастья; так как мир не создан, чтобы их принять. Он наносит жизни неизбежную рану; от этого он страдает. Но его Судьба, как и у Эмпедокла Гельдерлина, как раз и состоит в том, чтобы преодолеть эту первую Судьбу. Если жизнь была ему неверна, он не был неверен жизни. И тем не менее он нанес ей рану и подчинился таким образом судьбе, спустившись в противоречивую область борьбы за права. Однако здесь есть более высокое искусство, нежели искусство, состоящее в том, чтобы противопоставить Судьбу самому себе, примириться с ней и тем самым подняться выше ее. Выше Немезиды, которая разделяет, имеются более высокие боги, более высокая Немезида, которая парадоксальным образом объединяет. Греческий мир, каким его ощущают Эсхил или Софокл, впервые открывает образец перехода от несчастного сознания к сознанию счастливому. Христианство во второй раз раскроет нам этот переход и совершит его в том месте, где река была близка к тому, чтобы вернуться к своему источнику.

Мы достигаем области отречения. Именно здесь обитает прекрасная душа, но не прекрасная душа Гете, а счастливое сознание христианской души, души Христа. «Она принимает на себя несчастную Судьбу и страдания, которые из нее следуют». «Истина этих двух противоположностей, храбрости и пассивности, соединяется в красоте души таким образом, чтобы элемент жизни сохранился без элемента противоположности; чтобы, с другой стороны, сохранился элемент потери права без элемента страдания». [179]Она тихо уходит в себя и постоянно индивидуализируется, уменьшая свою собственность и свои права, но увеличивая тем самым свое бытие. Величие в смирении; обладание в отречении; победа в поражении; и примирение посредством прощения, которое уже не ощущает необходимости прощать. Отрицательным атрибутом этой прекрасной души является свобода, которая не принимает в себя ни одного тяжелого впечатления. Стремление Гегеля всегда состоит в том, чтобы связать самое глубокое мышление эллинизма с самым глубоким мышлением христианства. В то же самое время понятие как «истина противоположностей» приобретает плоть и жизнь. Идея примирения с Судьбой — это одна из первых форм, в которых понятие предстает разуму Гегеля. Если Судьба — это объективация субъективного, примирение с Судьбой — это возвращение к более глубокой субъективности. Вторая форма Судьбы является низвержением и отрицанием первой. Эдип в Колоне, и Христос в Гефсиманском саду осознают свое глубокое единство с Судьбой.