Ольга Соина - Философия. Элементарный курс

Таким образом, мы можем констатировать, что счастье, понимаемое как глубочайшее переживание человека, определяющее содержание, цель и смысл духовно-нравственной жизни, является неким духовным средостением высших упований человеческой культуры, без которого она утрачивает свой жизнесозидающий смысл и непреходящее значение. Культура же, лишенная идеи счастья или почему либо изгнавшая его из практики человеческого общежития, неизбежно обречена на вырождение и уничтожение самой себя. Великолепно сказал об этом в своем письме к В.А. Жуковскому великий русский поэт Ф.И. Тютчев: «Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастья. В этом слове есть целая религия, целое откровение… Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастья» (Тютчев Ф.И. Полн. Собр. Соч.: В 2-х томах. Т. 2. М., 1984. С. 42). Воспримем эти слова русского гения как своего рода предостережение нам, его потомкам, ибо нежелание (или неумение) человека быть счастливым действительно ставит под сомнение оправданность его пребывания на земле.

Если учесть тот факт, что в современной жизни понятия смысла жизни, счастья и идеала все более и более лишаются морального содержания и все чаще сводятся к материальному богатству и личному успеху, то закономерно возникает вопрос о будущем самой морали.

Проблема будущего морали является одной из самых дискуссионных в современной философской литературе. Отчасти это связано с масштабными социально-политическими и экономическими переменами, происшедшими в человеческом обществе в конце XX столетия, и в какой-то мере – с острейшим духовным кризисом, переживаемым в целом всей европейской культурой и в значительной степени затронувшем также и Россию. Многие философы склонны делать из этого обстоятельства различные, зачастую противоречащие друг другу выводы. Так современный американский философ А. Макинтайр в книге с весьма характерным названием «После добродетели», в частности, утверждает, что эпоха всеобщности и универсальности моральных представлений безвозвратно канула в прошлое. «… В области морали мы имеем лишь фрагменты концептуальной схемы, обрывки, которые в отсутствие контекста лишены значения. На самом деле у нас есть лишь подобие морали, и мы продолжаем использовать многие из ключевых ее выражений. Но мы утратили – если не полностью, то по большей части – понимание морали как теоретическое, так и практическое» (Макинтайр А. После добродетели. М. -Екатеринбург. 2000. С. 7). Фактически сейчас мы имеем дело с невозможной до сих пор предельной субъективацией и релятивизацией самой морали как таковой, утратившей к концу XX века такие необходимые качества и характеристики как:

присутствие в нравственном сознании личности и в системе социокультурных отношений четких критериев различения добра и зла , выступающих одновременно и в качестве фундаментальных этических категорий;

готовности духовной воли индивида к осуществлению акции нравственного выбора – как в сфере поведенческих инициатив, так и в области мировоззренческих реалий – социально-гражданского и духовно-нравственного идеалов, осмысления целей и ценностей человеческого бытия и пр.

потребность в нравственном творчестве, самовыражении в сфере этических представлений, классифицировавшем и закрепившем в культуре размышления индивида о высших и совершенных типах человеческого поведения – благородстве, самоотверженности, бескорыстии, милосердии, самопожертвовании и т. д.

институализацию основных этических нормативов, конкретизирующих моральные оценки и предписания в системе социально-гражданских отношений – общественном мнении, теории и практике нравственного воспитания, формах и методах управления и пр.

По мнению же других философов, эта деперсонализация и десоциализация морали связана отнюдь не с оскудением ее ценностного содержания, но, наоборот, с поглощением ее пространством новых социокультурных смыслов – религиозных, эстетических, экономических, политических, технологических, представляемых новой эпохой становления и развития человечества – эпохой постмодерна. Так, согласно воззрениям западноевропейского философа и культуролога П. Козловски в переживаемой человечеством новой социально-исторической эпохи одна из форм человеческого знания (религия, наука, философия, мораль и т. п.) отнюдь не является приоритетной и главенствующей, ибо любая из них представляет только одну из возможных «истин» о бытии и потому ни в коей мере не может претендовать на всеохватность и универсальность своей позиции. «В философии и науке не всегда существует только один дискурс и одна самая прогрессивная ступень сознания, но в истории наряду друг с другом существует большее число вариантов исследований. […] В культуре также не заложен автоматизм добра.» (Козловски П. Культура постмодерна. М., 1997. С. 32, 217). Однако нельзя не заметить, что в данном случае мы имеем дело не с релятивизацией морали, но скорее с духовно-ценностным ее редукционизмом , как правило, появляющимся в периоды острейших социальных потрясений и возникновения новых форм культурно-исторического бытия человечества. Так, например, в эпоху раннего Средневековья, когда ценности и нормы античности практически исчерпали себя, а новые нравственные ценности еще просто не появились на свет, место морали оказалось занятым укрепляющейся и становящейся все более и более влиятельной религиозной культурой, во многом определившей поведение, житейские устои и духовно-нравственные идеалы человека той эпохи. Когда же ценности и идеалы средневековая начали утрачивать свое влияние на нравственное самосознание личности, место теономной (религиозно ориентированной) морали начала занимать не идея божественного добра, воплощенного в образе Богочеловека Иисуса Христа, но идеал совершенной красоты сам по себе, совершенный, независимо от того, кто являлся ее духовным источником – высшие надчеловеческие инстанции или же обыкновенные земные люди, отнюдь не наделенные исключительными нравственными добродетелями, но зато снедаемые почти сверхчеловеческой жаждой творчества.

Как отмечали многие знатоки и исследователи эпохи Возрождения, именно сакрализация творческих способностей человека и самым непосредственным образом связанная с ней эстетизация действительности не могли не обесценить мораль как таковую, что в свою очередь, не могло не дезорганизовать нравственную жизнь личности – вплоть до утраты ею основополагающих этических представлений. Потрясающий пример такой крайней расшатанности нравственного бытия человека, усомнившегося во всем, кроме чисто эмпирической реальности любовного чувства, нам оставил великий английский драматург и поэт В. Шекспир в своем знаменитом 66 сонете: