Андре Конт-Спонвиль - Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Ни один человек не является причиной самого себя – дух в вечном долгу перед бытием. Но можно возразить, что ведь никто не просил быть (долг – это то, что берешь взаймы, а не получаешь даром) и никто не в состоянии расплатиться с подобным долгом. Жизнь не дается взаймы – жизнь это благодать, бытие это благодать, и таков главный урок, преподаваемый нам благодарностью.

Благодарность радуется тому, что было или есть. Она противоположна сожалению и ностальгии по прошлому, а также надежде и страху, которые мечтают и боятся будущего. Его еще нет и, может быть, никогда не будет, но оно терзает их даже своим отсутствием. Благодарность и беспокойство суть два полюса. На одном – радость от того, что было, на другом – страх от того, что может произойти. «Жизнь безумца, – говорит Эпикур, – неблагодарна и беспокойна: она вся целиком направлена на будущее». Так он и живет – неспособный успокоиться, вечно всем недовольный, никогда не изведавший счастья; он не живет, а готовится жить, надеется жить и вечно сожалеет о том, что пережил, а еще чаще – о том, что пережить не удалось. Он тоскует и по прошлому, и по будущему. Напротив, мудрец радуется тому, что живет, но и тому, что уже пожил. Благодарность – это радость памяти и любовь к прошлому. Не страдание о том, чего больше нет, не сожаление о том, что так и не сбылось, но радостное воспоминание о том, что было. Это своего рода возвращенное время, которое, как говорил Пруст, внушает безразличие к идее смерти, потому что даже смерть бессильна отобрать у нас то, что мы уже пережили, – наши, по выражению Эпикура, «бессмертные блага». Не потому, что мы не умрем, а потому что смерть не в состоянии сделать бывшее небывшим. Смерть лишает нас только будущего, а будущего не существует. Благодарность освобождает нас от страха смерти, наделяя радостным знанием о том, что уже было, уже состоялась. Признательность основана на знании (в отличие от надежды, основанной на воображении), вот почему она приближается к истине, которая вечна. Благодарность – это радость вечности.

Но можно возразить Эпикуру, ведь это не вернет нам прошлого, не вернет того, что мы потеряли в прошлом. Конечно, не вернет, но кто вообще на это способен? Благодарность не отменяет скорби, она совершает работу траура по утратам. Горе лечится благодарным воспоминанием о том, что потерял, продолжает Эпикур, и знанием того, что нельзя сделать бывшее небывшим. Это и есть определение скорби. Надо принять то, что есть, включая то, чего больше нет, и любить его в его истине и в вечности. Речь о том, чтобы от острой боли утраты перейти к сладости воспоминания, от скорби к трауру, от страдания к радости, от разбитой любви к любви умиротворенной. Тот же Эпикур называл память об умершем друге «сладкой»: и эта сладость и есть благодарность, когда она окрашена радостью. Вначале торжествует страдание: «Как ужасно, что он умер!» Как с этим смириться? Скорбь необходима, потому-то скорбеть так трудно и больно. Но радость возвращается, несмотря ни на что: «Как прекрасно, что он был!» Траурный труд – это труд благодарности.

Кант и Руссо полагали, что благодарность является долгом и обязанностью. Лично я в этом не убежден. Впрочем, я вообще мало доверяю долгу и обязанностям. Но благодарность, бесспорно, является добродетелью, и лучшим доказательством тому служит очевидная низость человека, неспособного ее испытывать. Тот факт, что мы плохо умеем благодарить, также говорит о нашей посредственности. Ненависть куда более живуча, чем любовь. Злопамятство сильнее благодарности. Иногда случается даже, что благодарность оборачивается злопамятством, настолько сильно в нас самолюбие. Неблагодарность к своему благодетелю, как указывает Кант, это порок, в котором людям чрезвычайно трудно признаваться. Хотя всем известна дурная человеческая репутация в этом смысле, никто не сочтет неправдоподобным, если кто-то благодеяниями наживет себе врагов. Величие благодарности против человеческой мелочности.

Между тем и сама признательность иногда может выглядеть подозрительной. Ларошфуко видел в ней исключительно замаскированный интерес, Шамфор справедливо указывал на существование низкой признательности. Это закамуфлированные раболепие, эгоизм и надежда. Человек благодарит другого исключительно с целью получить от него что-то сверх того, что уже получил (говорит: «Спасибо!», а сам думает: «Еще!»). Это уже никакая не благодарность, а лесть, подхалимство, обман. То есть не добродетель, а порок. Впрочем, даже искренняя благодарность не освобождает нас от необходимости следовать остальным добродетелям, как не оправдывает и наши дурные поступки. Это вторичная добродетель, которая должна занимать отведенное ей место: можно объяснить недостаток благодарности справедливостью или добросовестностью, но никакая благодарность не способна заменить справедливость или добросовестность. Он спас мне жизнь – значит ли это, что я должен лжесвидетельствовать в его пользу и способствовать осуждению невиновного? Разумеется, нет! Помнить о том, чем мы обязаны тому или иному человеку, а также всем остальным людям и самим себе, не значит проявлять неблагодарность. «Про того, кто по своей глупости не знает, как отблагодарить за подарок, нельзя сказать, что он неблагодарен, а еще менее про того, кого подарки развратницы не могут заставить удовлетворить ее сладострастие, подарки вора – скрыть его покражу или что-либо в этом роде. Напротив, подобный человек показывает, что он обладает стойким духом, что он никакими дарами не позволит совратить себя на свою или общую погибель» («Этика», IV, 71, схолия). Благодарность – не потворство. Благодарность – не коррупция.

Благодарность, повторю я еще раз, это радость и любовь, и тем самым она приближается к милосердию, которое предстает как изначальная, беспричинная и безусловная благодарность. Тогда благодарность можно назвать вторичным или гипотетическим милосердием. Радость на радость, любовь на любовь. В благодарности же заключается секрет дружбы, основанной не на чувстве долга (друзья ничего друг другу не должны), а на общей, взаимной, разделенной радости. Спасибо тебе за то, что ты есть, говорят друг другу друзья. И спасибо миру и вселенной, в которой существует дружба. Такая благодарность совершенно точно добродетельна, потому что в ней выражается счастье любви, которое только и может быть подлинным счастьем.

Добродетель скромности настолько скромна, что сомневается сама в себе и в собственной добродетельности! Человек, бахвалящийся своей скромностью, демонстрирует полнейшее отсутствие скромности.

Между тем это еще ничего не доказывает. Ни одной добродетелью не следует ни бахвалиться, ни даже гордиться, и этому учит нас скромность. Она делает добродетели тихими и почти незаметными, едва ли не отрицая их наличие. Почему, из-за недопонимания? Вовсе нет. В силу слишком хорошего понимания ограниченности всякой добродетели, включая свою собственную ограниченность. Эта сдержанность есть признак безупречной ясности ума и строгой требовательности. Скромность – не пренебрежение к себе, а если и пренебрежение, то лишенное презрительности. Это не отсутствие знания о том, что она такое, но, напротив, знание, вернее, признание всего того, чем она не является. В этом ее предел, потому что дальше – ничто. Но именно эта черта и делает ее такой человечной. «Ты можешь быть сколько угодно мудрым, и все же в конечном счете – ты человек; а есть ли что-нибудь более хрупкое, более жалкое и ничтожное?» («Опыты», II, 2). Мудрость Монтеня – это мудрость скромности. Нелепо пытаться превзойти человеческие возможности – это и не возможно, и не нужно. Скромность – проницательная добродетель, всегда недовольная собой. Это добродетель человека, который понимает, что он – не Бог.