Сергей Абашин - Советский кишлак. Между колониализмом и модернизацией

Текст Полякова относится к популярному в конце 1980-х годов жанру критики «реального» социализма. Многие исследователи выражали в тот момент свои сомнения по поводу того, что построенный в СССР социализм действительно является тем самым социализмом, который провозглашался в официальной советской идеологии. Эти сомнения особенно убедительно выглядели в отношении Средней Азии, где проведенное в середине 1980-х годов масштабное уголовное расследование (под руководством Гдляна и Иванова 503 503 См., например: Гдлян Т., Иванов Н. Кремлевское дело. Ростов-на-Дону: Книга, 1994. ) выявило и представило на публичное обозрение многообразные свидетельства коррупции, приписок и другие примеры «несоциалистического» поведения. Жанр критики «реального» социализма породил множество различных объяснений вдруг обнаруженных и открытых фактов: Сергей Поляков увидел проблему в социальных и культурных (религиозных) особенностях самого общества, оказавшегося не готовым к социалистическим трансформациям, кто-то настаивал на том, что правящая верхушка исказила социалистические принципы и направила всю страну по другому пути, кто-то поставил под вопрос саму концепцию социализма как утопическую и лживую. Большинство этих версий подразумевало, что существует либо должно существовать правильное, или нормальное, развитие, которое действительно может обеспечить декларируемые ранее цели преодоления отсталости и феодализма. При этом такого рода критика нередко облекалась в форму ортодоксального марксизма или теории модернизации, которые декларируют неизбежный и закономерный ход истории в соответствии с заранее предопределенной схемой. Все, что не вписывается в такую схему, объявлялось аномалией или отсутствием какого-либо развития вообще.

На мой взгляд, подобная логика вызывает целый ряд вопросов 504 504 Кстати, такую логику можно найти и в зарубежных, а не только в советских работах. Очень похожую на концепцию Полякова модель предложил влиятельный французский политолог Оливье Руа (см.: Roy O. The New Central Asia: The Creation of Nations. London: I. B. Tauris, 2000. P. 85—100; Roy O. Groupes de solidarite au Moyen-Orient et en Asie centrale: Etats, territoires et reseaux // Le Cahiers du CERI. 1996. № 16). . Первый из них — каким образом ранжировать те или иные социальные и экономические характеристики по шкале «современность/традиционность», как определить границу между ними? Приведу пример: Поляков пишет, что бюджет сельской семьи складывается из доходов, полученных в современном государственном секторе и традиционном личном; поскольку второй «намного по доходности превосходит» первый, то, значит, можно говорить о мелкобуржуазном характере семейной экономики, которая и является фундаментом традиционализма 505 505 Поляков С. П. Традиционализм. С. 18. . Но как быть, допустим, с тем фактом, что бюджет семьи в сельской местности складывался из тех же источников иногда в равной пропорции, а иногда в соотношении три к двум или два к одному? 506 506 См. мою статью: Абашин С. Семейный бюджет сельских узбеков // Восток. 2000. № 2. С. 61–77. См. также: Ташбаева Т. Х., Савуров М. Д. Новое и традиционное в быту сельской семьи узбеков. Ташкент: Фан, 1989. С. 69–97. Можно ли назвать такой смешанный тип хозяйственной деятельности современным (социалистическим) или традиционным (мелкобуржуазным), достаточно ли вообще этих двух категорий для его описания, нужно ли вводить какую-то третью — промежуточную — категорию и насколько вообще правомерен такой способ анализа?

Другая тема — внутренние диспропорции и зависимости, которые создавались внутри советского общества. «Специфика хлопкосеющих районов и не хлопкосеющих, — утверждает Поляков, — принципиального значения не имеет» 507 507 Поляков С. П. Традиционализм. С. 20. . Однако именно хлопковая монополия, которая являлась для кремлевского руководства стратегическим интересом, во многом определяла структуру среднеазиатской экономики. Хлопок требовал больших трудовых затрат, поэтому государство, не успевавшее инвестировать средства в новые аграрные технологии, было заинтересовано в том, чтобы удерживать местных жителей в сельской местности, ограничивая их мобильность разного рода запретительными мерами и одновременно привязывая их к плантационному хлопковому производству личными приусадебными участками и разного рода социальными льготами; промышленное же развитие осуществлялось за счет стимулируемой миграции в регион русскоязычного населения из других республик СССР 508 508 См., например, достаточно цельный и убедительный анализ экономики советского Узбекистана: Растянников В.Г . Узбекистан. Экономический рост в агросфере: аномалии XX века. М.: Институт востоковедения РАН, 1996. См. также: Thurman J. The «Command-Administrative System» in Cotton Farming in Uzbekistan 1920s to Present // Papers on Inner Asia. 1999. № 32; Rumer B. Central Asia’s Cotton Economy and Its Costs // Soviet Central Asia: The Failed Transformation / W. Fierman (ed.). Westview Press, 1991. P. 62–89. . Выходит, что традиционализм был одним из последствий советской политики по созданию специализированных региональных экономик, которые вместе образовывали самодостаточный и вполне современный — в смысле рационального устройства — рынок обмена ресурсами?

В книге Полякова, на мой взгляд, поставлены интересные вопросы, но автор не всегда решает их, опираясь на детальное исследование экономики и социальной жизни Средней Азии, и не всегда учитывает большое разнообразие экономических и социальных типов, существующих в регионе. Отталкиваясь от этих вопросов, в настоящем очерке, который будет самым объемным в книге и насыщенным разнообразной статистикой, я собираюсь рассказать об экономической истории Ошобы в советское время. Меня интересуют прежде всего история воплощения модернистских проектов и динамика изменений в Ошобе, которая за несколько десятилетий превратилась из небогатого, расположенного на малодоступной горной окраине селения в крупнейшего производителя хлопка, стремительно осваивающего новые географические и социальные пространства. Особым фокусом моего внимания будут техники и практики власти, способы контроля за ресурсами и людьми, механизмы перераспределения ресурсов между государством и локальным сообществом, а также внутри локального сообщества. Не меньше меня интересуют и те скрытые, иногда легальные, иногда полулегальные, а иногда и полностью нелегальные экономические практики, с помощью которых ошобинцы осваивали и присваивали вновь открывающиеся возможности, их экономические тактики и стратегии, их включенность в процессы трансформации и исключенность из них. Я предлагаю проследить путь, который прошла Ошоба с 1920-х до 1990-х годов, и попытаюсь нарисовать хотя бы контуры сложной ошобинской мозаики, состоящей из множества элементов — используя словарь Полякова — традиционализма и современности 509 509 Попытку анализа микроистории среднеазиатского колхоза в советское время см.: Trevisani T. Land and Power in Khorezm: Farmers, Communities, and the State in Uzbekistan’s Decollectivisation. Berlin: Lit Verlag, 2010. P. 57–95. .