Фридрих Ницше - Утренняя заря

Добродушные. Добродушные получили такой свой характер от постоянного страха, который имели их предки перед иноземным нападением: они сдерживали себя, унижались, просили прощения, преклонялись, льстили, смирялись, гнулись перед сильным, скрывая свое неудовольствие и досаду на него и стараясь быть веселыми и спокойными. И весь этот слабый и наигранный механизм они передали по наследству детям и внукам. Эти последние хотя и освободились от постоянного страха, но тем не менее постоянно играют на своем инструменте.

Так называемая душа. Сумма внутренних движений, которым легко и с удовольствием подчиняется человек, называется душой; человек считается бездушным , если при этих внутренних движениях в нем замечается равнодушие и жесткость.

Забывчивые. Во вспышках страсти и в грезах сна и помешательства человек представляет доисторическую эпоху свою и человечества – животное состояние с его дикими гримасами; его воспоминание переносится далеко назад, между тем как его цивилизованное состояние развивается из забвения этих первобытных состояний, следовательно, из ослабления этого воспоминания.

Кто забывчив и всегда далек от этих состояний, тот не знает людей, но выгодно для всех, чтобы и здесь и там встречались такие индивидуумы, которые произошли из божественного семени и рождены разумом.

Нежелательный друг. Человека, надежд которого нельзя удовлетворить, лучше иметь врагом, чем другом.

Из общества мыслителей. Среди океана становления (Werdens) просыпаемся мы на маленьком островке, который не больше лодки, мы, искатели приключений, перелетные птицы, и озираемся кругом так поспешно и так жадно, как только можно, потому что может налететь ветер или набежать волна на этот островок, и от нас не останется ничего! Но здесь, на этом маленьком пространстве, мы встречаемся с другими перелетными птицами, слышим о птицах, бывших нашими предшественниками, – и так живем мы одну драгоценную минуту познания, среди веселого хлопанья крыльями и чириканья друг с другом – и снова летим на океан искать приключений, в душе не менее гордые, чем он сам.

Отрекаться. Отдать что-нибудь из своей собственности, потерять свое право приятно, так как это указывает на большое богатство. Таково великодушие!

Слабые секты. Секты, которые чувствуют себя слабыми, охотятся на отдельных интеллигентных приверженцев и хотят качеством пополнить то, что они теряют количеством. В этом заключается немалая опасность для интеллигентных.

Приговор вечера. Кто размышляет о прошедшем дне и о своей жизни, когда он доживет до вечера или утомится, тот обыкновенно доходит до меланхолического размышления, хотя причиной этого бывает не день и не жизнь, а утомление. Во время дел нам обыкновенно некогда бывает судить о жизни и о бытии; некогда бывает заниматься этим и во время удовольствий.

Предосторожность против систематиков! Есть сценическая игра систематиков: когда они хотят создать систему и сделать горизонт круглым, они должны стараться выводить на сцену свои более слабые качества в стиле более сильных, они хотят представлять совершенные и сильные натуры.

Гостеприимство. Смысл обычая гостеприимства таков: ослабить к себе вражду в чужом человеке. Когда в чужом человеке перестают видеть врага, то гостеприимство прекращается; оно существует, пока существует то злое предположение, которое обусловливает его.

О погоде. Необыкновенная и неожиданная погода не располагает людей друг к другу: они становятся при этом жадными к новому, потому что они должны бывают отступить от своих привычек. Поэтому деспоты любят такой климат, где погода – моральна.

Опасность в невинности. Невинные люди всегда становятся жертвами, потому что их неведение мешает им делать различие между мерой и чрезмерностью и вовремя стать предусмотрительными. Так невинные, т. е. неопытные, молодые женщины привыкают к частым наслаждениям афродизии и должны обходиться без них позднее, когда их мужья становятся больны или рано вянут; именно простодушный и доверчивый взгляд, что такая частая связь с ними – явление обычное, доводит их до нужды, которая ставит их перед лицом самых сильных препятствий. Известно, кто любит человека, не зная его, тот становится добычей чего-то такого, чего он не любил бы, если бы мог это предвидеть. Вообще, где нужны опытность, предусмотрительность, осторожные шаги, именно невинный может погибнуть скорее всего, потому что он не понимает и не видит яда, лежащего на дне бокала, и выпивает его дочиста. Вспомните только практику всех королей, церквей, сект, партий, обществ: не невинный ли, как наиболее приятная приманка, употребляется всегда на самые опасные дела? Так Одиссей пользуется невинным Неоптолемом, чтобы украсть у старого, больного Филоктета его лук и стрелы.

Жить, насколько возможно, без врача. Мне кажется, что больной поступает неосмотрительнее, когда он имеет врача, чем когда он сам заботится о своем здоровье. В первом случае для него достаточно, если он соблюдает все то, что ему предписано; во втором случае мы с большей сознательностью относимся к тому, ради чего даются предписания – к нашему здоровью и гораздо больше замечаем, больше требуем и больше запрещаем себе, чем это бывает, когда мы следуем предписаниям врача. Все правила имеют то же следствие: скрываясь позади правила, меньше обращать внимания на самую цель и поступать легкомысленнее.

Помрачение неба. Знаете ли вы месть застенчивых людей, которые ведут себя в обществе так, как будто они украли свои члены? Знаете ли вы месть смиренных душ, которые всюду пробираются тайком? Знаете ли вы месть пьяниц всякого рода, для которых утро – самая скверная часть дня? Знаете ли вы месть больных и угнетенных всякого рода, которые не смеют больше надеяться быть здоровыми? Число этих ничтожных мстителей и актов их мщения громадно; воздух постоянно кишит пускаемыми стрелами и стрелочками их злости, так что солнце и небо жизни омрачаются от этого и тьма покрывает не только их, но и нас всех. Что может быть хуже того, что эти стрелы слишком часто царапают нам кожу и колют сердце? Не станем ли мы отрицать и солнце и небо только потому, что мы подолгу не видим их? Итак, одиночество! одиночество!

Философия актеров. Счастливая иллюзия великих актеров, что историческим личностям, которых они представляют, было, действительно, так же хорошо, как им при их представлении! Но они сильно ошибаются в этом: их способность подражать и угадывать, которую они охотно выдают за способность ясновидения, проникает настолько глубоко, чтобы объяснить жесты, звуки, взгляды и вообще наружность, т. е. ими схватывается тень души великого героя, государственного человека, воина, честолюбца, скептика; они проникают почти в душу, но не в дух своих объектов. Это было бы, конечно, хорошее открытие, – что для того, чтобы проникнуть в сущность какого-нибудь состояния, достаточно только одного ясновидящего актера, и не надобно ни мыслителей, ни ученых, ни специалистов! Но, коль скоро высказываются громко такие претензии, не забудем, что актер есть только идеальная обезьяна, и притом обезьяна до того, что он даже не может думать о «сущности» и о «существенном»: игра, декламация, жесты, сцена, кулисы, публика – для него – все!