Фридрих Ницше - Утренняя заря

Очевидность против историков. Ясно, что люди выходят из чрева матери. Однако выросшим детям, стоящим рядом с матерью, это кажется бессмысленной гипотезой: очевидность против нее.

Выгоды незнания. Кто-то говорил, что в детстве он имел такое презрение к кокетливым капризам меланхолического темперамента, что до половины своей жизни он не знал, какой у него темперамент; а его темперамент был именно меланхолический. Он считал это незнание лучшим из всех возможных незнаний.

Не смешивайте! Да! Он рассматривал вещь со всех сторон, и вы думаете, что это истинный человек знания. Нет! он хочет убавить ее цену: он хочет ее купить!

Мнимо моральное. Вы не хотите никогда быть недовольными собой, никогда не страдать от себя, и называете это моральной склонностью! Хорошо! А другой может назвать это трусостью. Верно только одно: вы никогда не совершите путешествия вокруг света (который представляется в вашем лице) и никогда не будете подвергаться случайностям! Неужели же вы думаете, что мы, думающие иначе, чем вы, из-за простой глупости подвергаем себя трудностям путешествия по своим собственным пустыням, болотам и снежным горам и добровольно берем на себя боль и неудобства?

Тонкость в ошибке. Если Гомер, как говорят, иногда спал, то он был умнее всех художников с честолюбивой бессонницей. Надобно дать возможность поклонникам перевести дух, превращая их, время от времени, в порицателей, ибо никто не выдержит непрерывного блеска вечно действующего «хорошего». Из благодетеля такой художник превратится в надзирателя, которого ненавидят за то, что он руководит нами.

Наше счастье не аргумент «за» и «против». Многие люди способны только к небольшому счастью. Это не может служить возражением против их мудрости, что будто бы она не может более дать им счастья, как не может быть возражением против медицинского искусства то обстоятельство, что одни никогда не лечатся, а другие постоянно больны. Человек может найти себе такую жизнь, в которой он осуществит наивысшую меру счастья, и при этом все-таки жизнь его будет жалка и незавидна.

Враги женщин. «Женщина – наш враг». Когда мужчина так говорит мужчине, в нем говорит необузданная страсть, которая ненавидит не только саму себя и свое средство.

Школа оратора. Когда молчишь целый год, то отвыкаешься болтать и приучаешься говорить. Пифагорейцы были лучшими государственными людьми своего времени.

Чувство власти. Надобно точно различать: кем впервые овладевает чувство власти, тот хватается за все средства и не пренебрегает никакой пищей для него. Но кто имеет уже чувство власти, тот становится разборчив и похотлив в своих вкусах, его уже редко что-нибудь удовлетворяет.

Вовсе не так важно. Когда присутствуешь при чьей-нибудь смерти, то обыкновенно в голове мелькает мысль, которую стараешься прогнать из ложного чувства приличия, – именно мысль, что акт смерти не так важен, как утверждает принятое благоговение пред ним, и что умирающий терял, вероятно, в жизни более важные вещи, чем предстоит ему потерять сейчас. Конец здесь, очевидно, не цель!

Как лучше всего обещать. Когда дается обещание, то им бывает не слово, которое обещает, а то невысказанное, что стоит позади слова. Наоборот даже, слова делают обещание менее сильным, так как на них идет частица той силы, которая обещает. Итак, подавайте руку и ничего не говорите – вот лучшее обещание!

Обыкновенно непонимаемый. В разговоре замечаешь, как кто-нибудь старается поставить сеть, чтобы попался в нее другой; не из злобы, как можно было бы думать, а просто из удовольствия, из желания насладиться своей ловкостью. Другие же подготовляют остроту, чтобы другой осуществил ее или свертывают петлю, чтобы тот завязал узел не из благодеяния, как можно было бы думать, а из злобы и презрения грубых интеллектов.

Центр. Чувство «я центр мира» выступает очень сильно, если вдруг почему-нибудь подавляет тебя стыд. Тогда стоишь, как оглушенный, среди волн и чувствуешь себя ослепленным как бы одним громадным глазом, который со всех сторон смотрит на тебя и сквозь тебя.

Свобода речи. «Правду должно высказать, хотя бы от этого разлетелся вдребезги весь мир!» – так громко заявил великий Фихте. – Да! да! но ее надобно иметь! – А он думает, что каждый должен высказать свое мнение, хотя бы из-за этого все пошло вверх дном. Об этом с ним можно спорить!

Расположение к страданию. В нашем теперешнем положении мы можем вынести порядочное количество неудовольствий, наш желудок рассчитан на тяжелую пищу: в противном случае обед жизни нам показался бы, может быть, невкусным, и без доброй воли к печалям мы должны были бы вынести слишком много радостей!

Почитатель. Кто преклоняется так, что распинает не преклоняющегося, тот принадлежит к палачам своей партии, – надо остерегаться давать ему руку, даже если принадлежишь к той же партии.

Следствие счастья. Первое следствие счастья есть чувство власти: она хочет обнаружиться против ли нас самих, или против других людей, или против представлений, или против воображаемых существ. Самые обыкновенные формы, в которых обнаруживается она, суть одарения, насмешки, уничтожения – все три имеют общее основное влечение.

Моральные жилища. Те моралисты, у которых исчезает любовь к познанию и которые знают только наслаждение страдания, обладают характером и неповоротливостью провинциалов, они тоже наслаждаются жестоким и печальным удовольствием украдкой следить за соседом и подставить ему иголку, чтобы он укололся об нее. В них осталось уродство маленьких детей, которым доставляет удовольствие мучить живых и мертвых.

Причины и их беспричинность. Ты чувствуешь нерасположение к нему и указываешь уважительные причины такого отношения, но я верю только твоему нерасположению, а не этим причинам! Указывая мне разумные причины того, что происходит инстинктивно, ты только ломаешься перед самим собой.

Называть что-нибудь хорошим. Брак называют хорошим, во-первых, потому что еще не знают его; во-вторых, потому что к нему привыкли; в-третьих, потому что его заключили. Но этим еще не доказано, что брак хорош.

Нет утилитаристов. «Сила и власть, с представлением о которых соединяется много дурного, ценится выше, чем бессилие, которому приписывается только хорошее», – так чувствовали греки. Т. е. чувство власти и силы ценилось ими выше, чем польза и хорошая молва.