Фридрих Ницше - Утренняя заря

Жить в стороне и верить. Средство сделаться пророком своего времени теперь то же самое, как и прежде: надобно жить в стороне, с небольшими знаниями, с немногими мыслями и с очень большим мнением о самом себе. В конце концов у нас является вера, что человечество не может существовать без нас, потому что мы, совершенно очевидно , существуем без него. Коль скоро является эта вера, тогда веру и находят. Наконец, вот совет для того, кто, может быть, нуждается в нем (он дан был Вислею его духовным учителем Беллером): «Проповедуй веру, пока ты имеешь ее, и тогда ты будешь проповедовать ее, потому что ты ее имеешь».

Знать свои обстоятельства. Мы можем ценить свои силы, но не свою силу. Обстоятельства скрывают и показывают нам ее… нет! они увеличивают и уменьшают ее. Надобно считать себя силой различной величины, продуктивность которой, при благоприятных обстоятельствах, возможно, может равняться всесильной: следовательно, надобно думать об обстоятельствах и не жалеть усилий в наблюдении за ними.

Басня. Дон Жуан познания: его не открыли ни философы, ни поэты. У него нет любви к вещам, которые он познает, но он имеет ум, страсть и увлечение погоней за познанием и его интригами; он способен подняться до высших и отдаленнейших звезд познания, туда, где ему уже не к чему будет стремиться, разве только к абсолютно «горькому» познанию, подобно пьянице, который в конце пьет полынную и крепкую водку. Так, в конце концов, ему хочется ада, это последнее познание, которое его увлекает. Может быть, для того, чтобы и оно разочаровало его, как все познанное! И тогда он должен остаться на века пригвожденным к разочарованию и превратиться даже в Каменного гостя, с требованием ужина познания, в котором больше он никогда не будет принимать участия! – потому что уже весь мир не в состоянии дать этому голодному ни одного куска.

Идеалистические теории. Идеалистические теории встречаются чаще всего у несомненных практиков, которые нуждаются в их блеске для своей славы. Они хватаются за них инстинктивно и при этом не испытывают даже никакого чувства притворства: так же как англичанин не чувствует себя лицемером со своим христианством и соблюдением воскресенья. Наоборот, созерцательным натурам, которые должны обуздывать свою фантазию и бояться молвы мистицизма, подходящи только реалистические теории; за них хватаются они с такой же инстинктивной необходимостью, но не теряя также, при этом, своей честности.

Клеветники веселости. Люди, тяжело израненные жизнью, подозревают, что веселость свойственна только детям и свидетельствует об отсутствии ума и что взрослый веселый человек может возбудить к себе такое же сострадание, как ребенок, лежащий при смерти и все еще занимающийся своими игрушками. Такие люди усматривают среди роз скрытые могилы; игры, шум, веселая музыка кажутся им самообманом тяжко больного, которому хоть на минуту хочется еще вкусить очарование жизни. Но такой приговор о веселости – не что иное, как преломление ее лучей на темном фоне утомления и болезни; это также нечто трогательное, побуждающее к состраданию, также нечто детское или ребяческое, но из того второго детства , которое идет позади старости и впереди смерти.

Еще не достаточно! Еще не достаточно указать вещь, надобно людей соблазнить ею или поднять до нее. Поэтому знающий должен научиться высказать свою мудрость, и часто так, чтобы она звучала как глупость!

Право и граница. Аскетизм является правильным мировоззрением для таких, которые должны искоренить свои чувственные влечения, так как они дикие хищные звери. Но и только для таких!

Надутый стиль. Художник, который не хочет высказаться в своем сочинении и тем облегчить себя от волнующего его чувства, а наоборот, хочет придать ему чувство волнения, становится высокопарным, и стиль его надутым.

«Человечность». Мы не считаем животных моральными существами. Но думаете ли вы, что животные считают нас моральными существами? Если бы животное могло говорить, оно сказало бы: «Человечность – предрассудок, которым, по крайней мере, мы, животные, не страдаем».

Благодетельный. Человек благодетельный удовлетворяет потребность своего духа, когда благотворит. Чем сильнее эта потребность, тем меньше думает он о другом, который служит ему средством для удовлетворения его потребности; он бывает неделикатен и даже иногда оскорбляет. (Это можно сказать об иудейской благотворительности, которая, как известно, обладает большей пылкостью, чем благотворительность других народов.)

Чтобы любовь ощущалась как любовь. Нам необходимо быть честными по отношению к самим себе и очень хорошо знать самих себя, чтобы быть в состоянии оказывать по отношению к другим то человеколюбивое притворство, которое называется любовью и добром.

К чему мы способны? Одного человека целый день так мучил его беспорядочный, негодный сын, что вечером он убил его и, едва переводя дух, сказал своей семье: «Ну! теперь мы можем быть спокойны!» Кто знает, до чего могут довести нас обстоятельства!

«Естественно». Быть естественным , по крайней мере, в своих ошибках, есть, может быть, последняя похвала.

Суррогат совести. Один человек служит для другого совестью; и это особенно важно, если и этот последний никакой другой совести не имеет.

Превращение обязанностей. Если обязанность перестает казаться тяжким бременем, если она в конце концов превращается в приятную склонность, то права других, затрагиваемых нашими обязанностями, а теперь нашими склонностями, становятся чем-то другим: именно они делаются поводом к приятным ощущениям для нас. Другой, вследствие своих прав, становится отныне приятным для нас, тогда как прежде мы благоговели перед ним и боялись его. Признавая и поддерживая область его силы и власти, мы ищем удовольствия для самих себя. Когда квиетисты перестали видеть в христианстве бремя и стали находить наслаждение в вере, их девизом сделалось: «Все в честь Бога!» Все, что ни делали они в этом направлении, они не считали жертвой. Этот их девиз звучал для них: «Все для нашего удовольствия!» Требовать, чтобы обязанность постоянно была бременем, как это делает Кант, значит требовать, чтобы она никогда не обращалась в привычку; в этом требовании виден маленький остаток аскетической жестокости.