Фридрих Ницше - Утренняя заря

Где нищие духом? Ах! как мне противно навязывать другому свои мысли. Как радуюсь я, когда соглашаюсь с мыслями других! Но иногда случается еще больший праздник, когда бывает возможно предоставлять в пользование другим свой духовный дом и дар, подобно духовнику, который сидит в углу, ожидая, когда придет нуждающийся в нем человек и расскажет ему о нуждах своих мыслей для того, чтобы он подал ему руку и облегчил его беспокойную душу! Он не только не хочет благодарности, он, может быть, убежал бы от нее, потому что она навязчива и не боится уединения и тишины. Он хочет жить без имени или даже преследуемый насмешками, по возможности незаметным, чтобы не возбуждать зависти и вражды, с холодной головой, но полный знания и опыта, подобно духовному врачу для бедных, который помогает то тому, то другому, чью голову расстроили мысли, и который даже не замечает, кто помог ему! Не заявлять свое право перед ним и не торжествовать перед ним свою победу, но сказать ему «да» или «нет» так, чтобы он не заметил этого, считал себя независимым в определении правды и гордо пошел вперед. Быть как бы маленьким постоялым двором, который не отказывает никому, кто нуждается в нем, и который потом забывается или служит предметом насмешек! Не захватывать себе раньше других ни лучшей пищи, ни более чистого воздуха, ни более приятного настроения, а отдавать, возвращать, делиться, становиться беднее! Быть низким, чтобы быть доступным всему и никому не быть в тягость! Любовь и вместе с тем самолюбие и самонаслаждение! Власть и вместе тем самоотречение! Лежать постоянно на солнце и знать, что кругом все растет, подымается! Вот это была бы жизнь! Тогда стоило бы жить!

Соблазн познания. На страстные умы один взгляд сквозь врата науки действует так сильно, точно чары всех чар, – и они становятся фантазерами, в лучших случаях – поэтами. Так сильна в человеке жажда счастья познающего!

Кому нужен придворный шут? Очень красивые, очень хорошие, очень могущественные почти никогда не знают полной и всем известной правды о чем-нибудь, потому что в их присутствии непроизвольно немного лгут, чувствуя их влияние, и то, что можно было бы сообщить правдиво, сообщается применительно к их влиянию, т. е. в иной форме, в иной окраске; подробности опускаются или выдумываются, а многое вовсе умалчивается. Если же эти люди захотят слышать непременно правду, то они вынуждены бывают держать придворных шутов , которые, пользуясь преимуществом глупого, не подделываются к обстоятельствам.

Нетерпение. Есть степень нетерпения у человека дела и мысли, который, в случае неудачи, тотчас же направляет свои дела и мысли в другую область, на другие страсти и предприятия, до тех пор, пока и там не изменит ему успех. Так блуждают они, ища приключений, встречаясь со всевозможным практическим, со всевозможными людьми и характерами, пока, наконец, их знание людей и мира, приобретенное ими в их блужданиях, и некоторая умеренность их страсти сделают из них великих практиков. Таким образом, недостатки в характере становятся школой гения.

Моральное междуцарствие. Кто мог бы теперь описать то, что некогда сменит наши моральные чувства и суждения! Теперь можно уже с уверенностью сказать, что у этих последних неверно заложен фундамент и что их не стоит и нельзя ремонтировать: обязательность их должна падать со дня на день, если не будет падать обязательность разума! Создать новые законы жизни и отношений людей между собою, – для такой задачи чувствуют себя еще бессильными наши науки: физиология, медицина, социология; из них можно взять краеугольные камни для новых идеалов, но не самые идеалы. Итак, мы живем в переходное время, или во время междуцарствия, и лучше всего поступим, если будем господами самим себе и будем делать маленькие пробы. Мы делаем опыты над собой; долго ли мы будем делать их?

Отступление. Наша книга не для чтения, а для справок во время прогулок и путешествий: всюду, куда ни посмотришь вокруг себя, находишь новое, непривычное для глаза.

Первая натура. При том воспитании, какое мы получаем теперь, мы имеем только вторую природу , и мы имеем ее, если общество называет нас созревшими, возмужалыми, сильными. Немного среди нас оказывается таких змей, которые в один прекрасный день сбросят с себя эту кожу; разумеется, в том случае, если под этой оболочкой созреет первая природа. У большинства же это зерно высыхает.

Развивающаяся добродетель. Такие уверения и обещания, как уверения античных философов о связи добродетели и счастья, никогда не произносятся абсолютно честно, и, однако, постоянно с чистой совестью: выставляли такие положения, правды которых очень желали, и притом желали дерзко, вопреки очевидности, не чувствуя ни морального, ни религиозного угрызения совести, ибо действительность презиралась in honorem maiorem добродетели и при этом не имелось в виду никаких эгоистических целей. На такой ступени любви к правде стоят еще многие храбрые люди. Если они чувствуют в себе отсутствие эгоизма, то они признают себя вправе легче смотреть на правду. Однако можно заметить, что ни между сократовскими, ни между религиозными добродетелями нет добродетели честности , эта добродетель сравнительно новая, еще мало созревшая, неустойчивая, мало известная, едва сознающая себя, нечто еще развивающееся, расцвету которой мы можем содействовать или мешать в зависимости от нашего характера.

Великий жребий. Очень редкое, но и увлекательное явление – человек с хорошо развитым интеллектом, у которого характер, склонности и даже опытность принадлежат такому интеллекту.

Великодушие мыслителя. Руссо и Шопенгауэр – оба были настолько горды, что объявили за своей жизнью призвание vitam impendere vero. И сколько, вероятно, страдали они в своей гордости из-за того, что им не удалось verum impendere vitae! – verum как каждый из них понимал это, что их жизнь и их познание текли рядом друг с другом, не желая, как капризный бас, слиться в одну мелодию. Но плохо было бы познание, если бы каждый мыслитель выкраивал его по мерке только своего тела. И плохи были бы мыслители, если бы они имели столько тщеславия, что считали бы только себя способными к познанию. В том именно и состоит самая красивая добродетель великого мыслителя – великодушие, – чтобы он как познающий приносил в жертву себя самого и свою жизнь смело, часто скромно, а часто и с возвышенной насмешкой и улыбкой.