Виктор Тростников - Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

В 1830 году замечательный русский мыслитель Иван Киреевский сделал заявление, которое можно считать программным: «Нам необходима философия, всё развитие нашего ума требует её». И дальше: «Наша философия должна развиваться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих построений нашего народного и частного бытия». И эта программа была осуществлена, чему немало способствовал и сам Киреевский. Характеризуя духовную атмосферу того времени, Георгий Флоровский пишет: «Именно “из нашей жизни”, из господствующих вопросов и интересов родной жизни, рождается в те годы русская философия. Рождается из историософического изумления, почти испуга, в болезненном процессе национально-исторического самонахождения и раздумья. И рождается именно русская философия, а не философия в России. Ибо рождается или пробуждается русское философское сознание, – некто новый начинает философствовать».

Причина начала нашего национального философствования была та же, что у немцев: наша цивилизация вышла на новый политико-социальный уровень – мы стали жить не в такой стране, в какой жили прежде. Это важное изменение российского общественного жизнеустроения произошло в царствование Александра I.

Сравнивать Александровскую эпоху нужно, конечно, с Екатерининской – четырёхлетнее правление Павла было переходным, и его можно не учитывать. Так вот, режим, существовавший при Екатерине, был ближе всего к тому, какой именуют «абсолютной монархией», хотя сама Екатерина страстно желала, чтобы его называли «просвещённым абсолютизмом». Его «просвещённость» состояла лишь в том, что царица переписывалась с Вольером и Дидро и сама пыталась просвещать свой «добрый народ» сентиментальными рассказами и пьесами. По существу же это было жесточайшее крепостничество – никогда в русской истории крестьяне не были отданы в такое беспросветное рабство землевладельцам, как в то время. Екатерина угождала помещичьей верхушке не только тем, что полностью отдала ей на откуп землепашцев, но и щедрой раздачей земель, прежде принадлежащих Османской империи, терпевшей от наших войск одно поражение за другим, и монастырям – за своё царствование Екатерина закрыла около семисот обителей с конфискацией угодий. Неудивительно, что эта верхушка сдувала пылинки с «матушки государыни», которую сама же и возвела на престол путём убийства законного царя Петра III. На этом обоюдном совпадении выгод и продержалась в течение тридцати трёх лет «абсолютная» власть пришлой немки – дворянство с удовольствием предоставляло её царице, зная, что она будет пользоваться ею исключительно в его интересах. Павел, который при жизни матери был отстранён от «большого двора» и развлекался на отшибе армейской муштрой, возмущался наглостью дворянства и, взойдя на трон, попытался его приструнить, но оно показало, кто в стране хозяин: заговорщики, почти не таясь, вломились в покои императора, и он был зверски убит.

Этот последний и самый циничный дворцовый переворот в истории Российской империи наложил неизгладимую печать на личность Александра, на его характер и психику. Убийцы отца явно подали ему сигнал: если ты зарвёшься, тебя ждёт то же самое. Одарённый не только тонким восприятием, но и особым мистическим чутьём, молодой царь прекрасно понял намёк и на всю жизнь выработал в себе крайнюю скрытность и осторожность, дававшие некоторым людям повод упрекать его в двуличности. Он старался никого не раздражать и научился очаровывать тех, с кем имел дело, что при его «ангельской» красоте и обаянии было не так уж и трудно. Наполеон на острове Святой Елены брюзжал в своих записках, что царь обвёл его вокруг пальца, прикидываясь его другом, как делали «хитрые византийцы времён упадка». Но свергнутый император французов забыл в своей запальчивости, что в большой политике искусство одурачивать противника, усыпив его бдительность, именуется дипломатическим талантом и весьма поощряется. Так же перехитрил Александр и русское дворянство, притворяясь слабым и нерешительным. Однако историк Шильдер очень метко замечает, что «Александр правил Россией железной рукой в бархатной перчатке». На самом деле это был самый целеустремлённый и упрямый из русских монархов, унаследовавший, видно, от матери-немки железную волю и настойчивость в решении поставленной перед собой задачи. А задача эта была ясна ему с первого дня царствования: превратить Россию из какой-то огромной «банановой республики» латиноамериканского образца, где хунта то и дело сменяет очередную будто бы правящую марионетку, во вполне европейское правовое государство, населённое не безгласными рабами, а гражданами. Он делал это без всякого шума, почти незаметно, привлекая на каждом этапе таких помощников и исполнителей, которые идеально подходили именно для этого этапа, а потом без сожаления с ними расставался. Для подготовки и систематизации законов император приблизил к себе гениального выходца из низов Сперанского, и кичливые аристократы не принимали его всерьёз. Только когда он покусился на их привилегии и захотел составить текст своего рода конституции, они забеспокоились, а поскольку на носу была война с Наполеоном, Александр не стал рисковать, бросив им эту кость на съедение – отстранил Сперанского и сослал в провинцию. Использовал таланты Сперанского в этой области (но уже достойно вознаградив!) и брат Александра – император Николай I.

К 1820-м годам Россия стала совершенно другим государством. Отмена крепостного права стала уже неотвратимой, теперь это был вопрос только времени. Но главная новизна заключалась в том, что уже не только царедворцы и «преторианская гвардия» чувствовали себя ответственными за судьбу Отчизны, но и огромное количество «средних» образованных людей. В России появился не существовавший до этого слой граждан. И эти люди, активно вошедшие в жизнь империи, почувствовали необходимость понять, в какой стране они живут и как должны ей служить. А путь к такому пониманию неизбежно начинается с философских размышлений.

Философская жажда, возникшая в русском обществе, удовлетворялась из двух источников. Первым из них была система духовного образования. В семинариях и академиях Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и других городов появились замечательные преподаватели философии, быстро откликнувшиеся на требование времени, затем они пришли и в университеты. На их лекции ходили толпы. Среди наиболее влиятельных профессоров надо упомянуть Петрова, Павлова, Галича, Надеждина, Голубинского, Погодина. Вторым источником философских знаний, может быть ещё более важным, были появившиеся ещё в двадцатых годах «кружки». Первый из них составился в 1823 году в Москве, его участниками были Веневитинов, Иван Киреевский, Кошелев, Одоевский. Кошелев оставил интересные воспоминания о занятиях кружка: «Мы высоко ценили Спинозу и его творения считали много выше Евангелия и других Священных Писаний». «Христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров». Около 1830 года появляются кружки Станкевича и Огарёва с Герценом. Тут идёт штудирование и горячее обсуждение немецкой философии – Канта, Фихте, Шеллинга. Этих начали ставить здесь даже выше самого Спинозы и вообще выше всех на свете. Гипнотическое воздействие «немецкой классической философии» на пробудившиеся русские умы становилось всё более сильным. Уже значительно позже заставшие этот ажиотаж свидетели вспоминали, что из-за несогласия в трактовке какой-нибудь фразы Гегеля лучшие приятели на всю жизнь переставали подавать друг другу руку. Именно так, напоследок расцеловавшись, расстались до конца дней Константин Аксаков и Белинский. Как писал тот же Кошелев, «и новое солнце, восходя от страны древних тевтонов, уже начинало лучами выспреннего умозрения освещать бесконечную окружность познаний».