Виктор Тростников - Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие

Вторая, не менее удивительная преобразовательная роль святителя Илариона состояла в том, что именно он, а не кто-либо еще, заложил основу прародины всех русских преподобных – Киево-Печерского монастыря. Об этом тоже говорят достаточно редко, а зря. Будучи священником в церкви всех Апостолов в княжеском селе Берестове, он часто уходил для уединенной молитвы на кручу Днепра и выкопал там пещеру длиной в две сажени. Это и была первая пещера знаменитой обители, в которой поселился родоначальник русского иночества преподобный Антоний, когда вернулся с Афона в Киев. […]

Владыка Иларион жил в XI веке, который с полным правом можно назвать «веком крещения Руси». Таинство, произведенное над киевлянами в 988 году в Днепре и Почайне, было только затравкой процесса, дрожжами, которые лишь позже должны были заквасить все тесто. Новая вера не сразу дошла до сердец русских людей, тем более до их разумения. Христианское правосознание только в середине XI века стало входить в государственные юридические нормы – в «Русскую правду», позже – в «Поучение» Владимира Мономаха. Казалось бы, что в этот «неофитский» век еще не могло сложиться на Руси безукоризненно грамотного православного богословия, что оно придет потом, но вот парадокс: богословский уровень «Слова о законе и благодати», прочитанного Иларионом в Десятинной церкви Киева незадолго до своего поставления в митрополиты (и, может быть, содействовавшего этому поставлению), выше , чем у большинства тех публикаций, которые издаются сегодня в целях объяснения читателям, что такое христианское учение. В «Слове» есть очень важный момент, который сегодня практически замалчивается – то ли из-за политкорректности, то ли по недостаточной чуткости авторов не к букве Писания, а к его духу.

Такой «опечаткой», а точнее сказать, плохим переводом является русский текст семнадцатого стиха пятой главы Евангелия от Матфея: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел, но исполнить». Слово «исполнить» перешло в неизмененном виде из церковнославянского текста, а там оно означало вовсе не то, что в современном русском языке понимается под ним, – оно означало, говоря по-нынешнему, «дополнить». Впрочем, лучше обратиться прямо к подлиннику. Там употреблен греческий глагол, который переводится как «наполнить», «насытить», «завершить». Разница, согласитесь, принципиальная. Читая «Я пришел исполнить», мы понимаем дело так, что закон Моисея и речения ветхозаветных пророков уже содержали в себе полноту Истины, и Христос явился только для того, чтобы перевести ее из области теории в область практических действий, т. е. организовать по этим указаниям жизнь уверовавших в него людей. В самом деле, ведь исполнитель не является творческой личностью, он делает лишь то, что ему приказали. Стоило ли Сыну Божию воплощаться, восходить на Голгофу, воскресать, возноситься и посылать на апостолов Святого Духа, чтобы этой ценой просто «исполнить» нечто заранее предрешенное? Другое дело «наполнить», «завершить». Тут предполагается, что бывшее до этого имеет пустоты и пробелы, что оно не доведено до конца. И святитель Иларион именно в этом смысле воспринимал глагол из семнадцатого стиха, который читал и по-гречески. Такое восприятие приводит к совершенно не такому взгляду на соотношение Ветхого и Нового Заветов, какой, к сожалению, в наше время стал общепринятым.

Этот ложный взгляд ярче всего проявляется в популярном ныне термине «иудеохристианство». Он предполагает, что христианство естественным путем выросло из религии древних иудеев, как дерево вырастает из семени, содержащего весь его генетический код, поэтому в названии нашей веры должна найти какой-то отзвук и вера, ее взрастившая. Это – большая ошибка. Из ветхозаветной религии ничего бы само собой не выросло, ибо те элементы, которые ее дополнили, появились в результате потрясшего мир Новозаветного Откровения. Не надо делать никаких догадок по поводу того, чем бы стала религия древних евреев, если бы ее не вобрало в себя в качестве составной части христианство: ответ на этот вопрос дала сама история. Не влившаяся в христианство, где она получила в корне новый смысл, вера древних евреев существует – это вера современных евреев, иудаизм, и это абсолютно другая религия, несовместимая с христианством. Да, в ней почитается Единый Бог, и кто-то скажет: и христиане почитают Единого Бога. Это так, но у христиан этот Бог – единосущная Троица, а у иудеев Он – Единица. Между этими представлениями о Боге – пропасть. Христос действительно не нарушил принципа единобожия, но насытил его таким содержанием, которого раньше не было. Кстати, Он не нарушил и философской концепции «Единое – Многое» древнегреческого мудреца Парменида, и «Единое» стало у Него Отцом, а «Многое» – Сыном, но неужели на этом основании мы будем вправе назвать православие «эллинохристианством»?

Святитель Иларион был чужд той лицемерной «политкорректности», к которой современные авторы прибегают страха ради, и, сравнивая Ветхий и Новый Заветы, четко ставил все на свои места. Послушайте, что он говорил при этом: «Изгнаны были иудеи и рассеяны по странам, а сыны благодати, христиане, наследники стали Богу и Отцу. Как меркнет свет луны при восставшем солнце, так и закон – при явлении благодати: стужа ночная гибнет от солнечного тепла, согревающего землю, и человечество уже не горбится под бременем закона, но в благодати свободно ходит». […]

И еще один мотив, ясно слышный в творениях святителя Илариона, а сегодня почему-то умолкнувший, – безмерная радость за свою страну, над которой воссияло Солнце Правды. Он испытывал ее полвека спустя после Крещения Руси – величие события дошло до сознания нации именно за такой срок. Может, «Новое Крещение Руси» произошло после периода атеизма в 1990-х. Может, радость по этому поводу, которой пока не видно, охватит следующее поколение?

По реке истории мы плывем не на байдарке, а на весельной шлюпке: куда двигаемся, не видим; мимо чего-то проплываем, улавливаем лишь боковым зрением, не успевая осмыслить. И только тот участок, от которого достаточно удалились, открывается нам с полной ясностью, и мы начинаем понимать его суть и смысл – смысл минувшего. […]

Мир вещей, явлений и событий, будучи по своей природе множественным, не годится для того, чтобы нести в себе самом какой-либо смысл – материя разделяет, а не объединяет, дробит, а не сплачивает. Смысл срастается с той данностью, которая, как и он, неделима, а такая данность на свете только одна – чье-то «я». Подобное тяготеет к подобному, единое способно жить лишь в другом едином, смысл истории не может обрести своего существования в чем-либо, кроме ума разумного существа, созерцающего историю, охватывающего ее своим взглядом. Однако простота формы не означает простоты содержания: смысл может быть очень богатым, хотя это богатство в нем не имеет структуры и является слитным. «Я» может принимать в себя сложную систему, сплавляя ее в целостность и с помощью этого сплавления придавая ей смысл, которого в ней самой не было. Как это происходит, видно из описания Моцарта процесса сочинения музыки.